Поднимая вопрос, что же побудило стороны подписать Брестский мир, исследователи, в частности С. З. Случ, справедливо полагают, что Ленин не сразу сделал ставку только на достижение мира с Германией. Позиция советского лидера в связи с дилеммой — вести ли войну против мирового империализма (вместе с революционной Германией) или, заключив мир с кайзеровской империей, натравливать ее на Антанту — менялась в первые месяцы пребывания большевиков у власти[96]. Рассчитывая на революционный взрыв в Германии, советская делегация в Брест-Литовске делала ставку не на скорейшее подписание мирного договора, а на затягивание переговоров. Однако надежды большевиков оказались тщетными: в феврале 1918 г. будущий вождь Коминтерна Г. Е. Зиновьев признал, что момент был упущен, и мир следовало заключать в ноябре.
На начавшихся 22 декабря 1917 г. переговорах о заключении мира между Советской Россией и державами Четверного союза Р. Кюльман представил советской стороне проект договора о мирном урегулировании, из которого следовало, что Германия не намерена выводить войска с оккупированных российских территорий, поскольку их нерусское население высказывается за отделение от России и переход под германское покровительство. В дальнейшем ультимативный тон и аннексионистский характер территориальных претензий лишь усилился. Так, 18 января 1918 г. от России требовали отделения уже не только польских земель, Литвы, Курляндии, части Эстонии и Лифляндии, но и значительной части Белоруссии. Однако, по мнению исследователей, эти условия не следует считать слишком жесткими, так как от большинства перечисленных территорий большевики отказались сами еще до брестского диктата[97], признав независимость Финляндии 31 декабря 1917 г. Вопрос о независимости Польши был фактически предрешен еще и тем, что с января 1918 г. за суверенитет этой страны выступала Антанта. Отделение Прибалтики также представлялось неизбежным, тем более, что немцы ревностно следили за тем, чтобы создать там своеобразный «санитарный кордон», препятствующий проникновению большевизма в Германию. По существу, «немцы не шли дальше требований, реализованных самим ходом событий. И они вполне могли ожидать, что советское правительство согласится на выдвинутые ими условия»[98].
В самом начале переговоров министр иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернин от имени всех государств германского блока заявил о том, что они согласятся на подписание «демократического мира без аннексий и контрибуций при самоопределении народов» только при условии признания этих принципов всеми воюющими сторонами. Но условие это было невыполнимым: страны Антанты отказались участвовать в переговорах. Когда 19 декабря 1917 г. посол Франции в России Ж. Нуланс сообщил в МИД о беседе с Троцким, предложившим Франции присоединиться к переговорам, министр иностранных дел С. Пишон ответил, что не склонен присоединяться к мирным переговорам между германским правительством и «максималистами». 21 декабря Пишон телеграфировал Нулансу, что французское правительство «ни в коем случае не согласно вмешаться — официально или нет — в мирные переговоры максималистов и беседовать об интересах Франции с псевдо-правительством»[99]. Некоторые исследователи, в частности, Ю. Фельштинский, попытку привлечения Антанты к переговорам сочли банальным пропагандистским шагом, используемым советским правительством еще и для затяжки переговоров[100]. Весьма серьезные расхождения по ведению переговоров были как в Четверном союзе (между Германией и Австро-Венгрией), так и в самой Германии: позицию министра иностранных дел Р. Кюльмана критиковало высшее военное командование, стоявшее за более жесткую линию в переговорах с советским правительством. В вопросах о переговорах с Германией не была едина, как известно, и партия большевиков. Против самого факта подписания мира с Германией выступало и большинство членов советского правительства.
Попытку заключить сепаратный мир с Австро-Венгрией предприняла Великобритания, которая в конце 1917 — начале 1918 г. вела в Швейцарии тайные переговоры с австрийцами (так называемые переговоры Смэтса-Менсдорфа)[101]. Главным камнем преткновения переговоров стали тогда территориальные претензии Италии. Однако иллюзия возможности сепаратного мира с Австро-Венгрией рассеялись довольно быстро.
Пристально следившие за ходом переговоров в Брест-Литовске союзники на все призывы Совнаркома принять в них участие не отвечали, но и проигнорировать миротворческий процесс не могли. 8 января 1918 г. на объединенной сессии палат конгресса свою программу мирного урегулирования представил президент США В. Вильсон. Самым ошеломительным в речи президента о «14 пунктах» стало одобрение переговоров в Брест-Литовске и дипломатии большевистских властей на этих переговорах, заслуживавших, по мнению Вильсона, самой высокой похвалы за абсолютно ясное заявление о принципах мирного урегулирования и способах его достижения. Вильсон, считавший прозрачность намерений в дипломатии высшим проявлением чувства времени и правильно понятого долга перед истекающим кровью человечеством, за спиной которого вершилась мировая политика[102], нашел особо достойным стремление советских представителей вести переговоры открыто, не таясь от мирового общественного мнения. Выступая с осуждением тайной дипломатии, Вильсон, однако, предпочитал решать проблемы за закрытыми дверями.
102