Из письма юрисконсульта Страки (посланника Чехословацкого национального совета в Омске в 1918 г.), приехавшего в Вологду убедить французского посла и других союзников «интервенировать в пользу маршрута на восток», следует, что говорить с ними он вынужден был о маршруте на запад. Французский посол, по его словам, был удивлен, что часть оружия была чехами возвращена. Страка уверил его, что сделано это было с согласия французского комиссара. Удивила посла и просьба добиться у русского правительства разрешения отправиться на восток: союзники, по его словам, были очень довольны, что большевики сделали распоряжение об отправке чехословаков на Мурманск и Архангельск. Это было выгодно, так как «сбережет много тоннажа, если вместо нескольких месяцев, мы поедем несколько дней»; это важно и в военном отношении, ибо «сам факт нашей поездки по Мурману будет препятствовать немцам и истинным белогвардейцам оккупировать эту чрезвычайно важную линию»[280]. Союзники в связи с этим приветствовали решение Совнаркома, считая его следствием изменившегося политического положения России.
В письме из Вологды 9 мая 1918 г. в отделение Чехословацкого национального совета Страка сообщал о своей беседе с заместителем генерала Лаверня Леленгом, которому он сказал: «Мы были, пребываем и будем нейтральны во внутренней русской борьбе. (Если) Эту борьбу могут считать внешней, но в ней могут принимать участие и русские политические партии, а наши солдаты против русских ни в коем случае не пойдут или пойдут, но крайне неохотно; кроме того, мы обязались перед Совнаркомом, договорившись о нейтралитете»[281]. Совнарком, по его мнению, был бы очень доволен их вмешательством, «хотя и протестовал для заграницы против англо-французского десанта, и местные советы просили союзников о помощи». Чехословацкие войска ни в коем случае в России охотно сражаться не будут, писал Страка. Во Франции они сделают все, но можно оказать союзникам куда более важную услугу теперь здесь. Занятие Мурмана или даже Архангельска было бы крупным успехом немцев, не только военным, но и политическим. Россия будет отрезана от Запада и станет игрушкой в руках немцев, оружием против союзников, которые сделают все, чтобы Россия освободилась от немецкого влияния и поняла, где и как она должна охранять свои интересы. Союзникам безразлично, сокрушит ли немцев большевистское или иное правительство. Можно ли открыто сказать чехословацким солдатам, задавал вопрос Страка, что путь на запад выбрали союзники, а не Россия? Его ответ — ни в коем случае, это было невозможно, ведь союзники могли помочь, но не могли гарантировать свободный проезд эшелонов по пути Челябинск — Екатеринбург — Вологда и далее. «Об умысле союзников — направить нас на запад, — писал Страка, — не знали и не знают консулы в Иркутске. Это известно всего четырем-пяти лицам и должно безусловно храниться в тайне. Это требует интерес дела, и может быть от этого зависит успех»[282]. Войско неохотно поедет на Архангельск или Мурман, признавал он, «довольно с нас России, прочь отсюда».
21 октября 1918 г. временно управляющий Военным министерством и командующий белой Сибирской армией генерал П. П. Иванов-Ринов прислал министру финансов Временного сибирского правительства И. А. Михайлову телеграмму с анализом позиции союзных держав. Иванов-Ринов утверждал, что военно-политическое руководство Чехословацкого корпуса пытается добиться статуса мировой величины «за счет России». Возможность изменить ситуацию он видел в том, чтобы активизировать американскую помощь России, воспользовавшись для этого противоречиями между Японией и США[283].
9 августа 1918 г. Чехословацкий национальный совет во главе с Т. Г. Масариком был признан британским Форин оффисом как «доверитель правительства будущего Чехословацкого государства». Автор этой формулировки У. Стид не смог объяснить ее точный смысл чешскому политику Э. Бенешу, но заверил, что она «сделает для него его дело»[284]. Чехословацкий комитет был для Лондона весьма ценным союзником. К тому времени комитет имел свои вооруженные силы на территории Франции, Италии и России, причем именно действия Чехословацкого корпуса в Сибири вновь пробудили надежду союзников на возрождение Восточного фронта[285]. В 1918 г. территория России рассматривалась Антантой в первую очередь как театр военных действий мировой войны и именно этой логике следовали союзники, начиная военную интервенцию. После Бреста большевики рассматривались как союзники Германии; их свержение представлялось лишь условием для достижения иной цели — восстановления Восточного фронта[286].
283
См.: