2 августа 1918 г. англичане высадились в Архангельске.
3 августа Ленин писал Иоффе: «Все, что Вы пишете в последних письмах, несуразно до сверхъестественности. Проводить “прежнюю” политику неразрыва с Антантой после оного (испр: Онеги) — смешно. Нельзя же даму с ребеночком сделать опять невинной. Смешно и называть интервенцией или помощью — то, что мы продолжаем как раз лавирование, представляя немцам взять уже взятое Антантой и тем затрудняя и оттягивая англо-американо-японское удушение России»[357].
5 августа 1918 г. Ю. Ларин прислал из Берлина обширную записку по поводу соглашения с Германией[358]. В ней говорилось, что когда программа переговоров с Германией три месяца тому назад была выработана, «очищение Ростова, свободные для нас руки в Донской области и на Северном Кавказе — все это имело тогда реальное значение. Быстрое исполнение немцами таких пунктов устранило бы опасность голода, сделало бы невозможной серьезную организацию реакции в той части России». Немцы, по мнению Ларина, сознательно тянули три месяца и теперь «согласие с их стороны на свободу наших действий на Юго-Востоке и на занятие Ростова не может быть реализовано, а если бы могло — не имело бы особенно важного значения». Для спасения от голода Россия могла уже обойтись и без Донской области и без Северного Кавказа, без Самарской, Уфимской и Оренбургской губерний. В не оккупированной части Европейской России, находившейся в советских руках, при среднем урожае «собирается полтора млрд пудов зерновых хлебов (считая все продовольственные и кормовые вместе). В этом году урожай надо считать не ниже среднего, а площадь посевов почти нормальная, — рассуждал Ларин. — На год, считая по полным фактическим нормам мирного времени, надо всего 2 млрд пудов для прокорма скота, для обсеменения всех полей и для пропитания всего населения не оккупированной и никем не захваченной Советской части Европейской России (70 млн чел. в 28 губерниях). Значит, есть три четверти, пусть будет, наконец, для людей только 2/3 годового мирного потребления. Это значит, что можем 8 месяцев кормить людей по мирному (в надежде к маю 1919 г. захватить Самарскую и Уфимскую губ[ернии] и их урожаем продержаться на сильно урезанном рационе до новой жатвы), либо, назначим сразу всем 2/3 мирного рациона, и тогда мы обеспечены на год вперед даже в том случае, если чехи весь год будут держать Самарскую, Уфимскую и Оренбургскую губернии и Сибирь, и если казаки весь год будут держать Дон и Северный Кавказ и если с Украины за весь год не получим ни одного пуда. Надо, разумеется, на всякий случай, немедленно предписать идти по второму пути»[359]. Ларин писал, что не следовало гнаться «за тяжело оплачиваемыми новыми уступками письменным формальным соглашением с немцами, даже в том случае, если бы оно действительно отдавало в наши руки Донскую область и Северный Кавказ». Но когда немцы «воспитали» там более чем 100-тысячную армию Алексеева — Краснова, невозможно было завоевывать юго-восток, сражаясь на востоке против чехов и держать войска во многих других местах. Поэтому на юго-востоке ограничивались оборонительными задачами: держать Царицын для сохранения связи с Баку и Туркестаном. Автор записки считал, что Германия не объявит России войну, если не заключать с ней политического соглашения, подписав только финансовое, и не сможет насаждать новые республики в России, так как осталась лишь та ее европейская часть, где республики «не устроились при всем немецком желании». Отказ подписать отделение Прибалтики, Нарвы или Двинска, Мурмана, Грузии усилил бы, как считал Ларин, то течение среди немецких правящих кругов, которое доказывало необходимость пересмотра Брестского договора в пользу России. Проект же соглашения Иоффе лишь ухудшил бы Брестский договор, причем без всякой компенсации и «что нелепее всего — без принудительной необходимости, без опасности немецкого вторжения в Россию в случае нашего несогласия»[360]. Худшее, что могло быть, — одностороннее провозглашение немцами отделения от России Эстляндии и Финляндии, а вероятнее всего, было бы предложено соглашение на более приемлемых условиях.