Меня ничуть не коробят ни аканье, ни яканье, ни оканье, ни иканье: коробит меня, как, думаю, и других бывших или современных «диалектных носителей» (а их полстраны), нарочитое, утрированное, ложное, заученное яканье или оканье. Замечательная актриса Инна Чурикова, отлично сыгравшая простых русских женщин в нескольких фильмах («В огне брода нет», «Начало» и др.), в фильме «Курочка-ряба» вдруг принялась так неестественно окать, что я просто не смог смотреть этот, видимо небезынтересный, фильм... Для создания местного колорита посоветовал бы не-окалыцикам использовать не оканье, а какие-то другие языковые краски.
Нельзя сказать, что мое «диалектное прошлое» причиняло мне одни неудобства. Позднее для меня, студента филологического отделения Пермского (тогда Молотовского) университета, изучение основ северных русских говоров казалось детской забавой - для меня-то это был родной язык! Да и при изучении других курсов мое «диалектное прошлое» иногда помогало. «Кто не знает букву Ъ, букву Ъ, букву Ъ? Где и как ее писать...» Да никто не знал, даже преподаватели были в этом не слишком тверды, и в диалектологических экспедициях иногда обращались ко мне: «А в этом слове был %?» И тут помогало это мое диалектное прошлое. Конечно, звук (точнее, фонема) Ъ, который когда-то был живым, из пермских говоров, как и из русского языка в целом, ушел, но у нас он оставил заметные следы. В литературном языке эта фонема совпала с фонемой <э>, «замаскировалась» под нее: земля и песня - где тут Ъ, где е? - попробуй разбери. А у нас она «не смогла замести следы»: мои родители, ну и я в детстве, говорили земля, но - писня (вот здесь и была когда-то фонема <Ъ>). Но и у нас эта фонема иногда «хитрила», мы говорили писня, но*, сено, как и в литературном языке. А ведь тут тоже был Ъ! Но в предлож-ном-то падеже слова сено вдруг опять возникает и: в сине\ Дело в том, что в пермских говорах Ъ перед твердыми согласными перешел в е (сено), а перед мягкими в и: виник (веник), в сине. Я знал: если вместо литературного е хотя бы в одной форме слова (обычно в предложном падеже) в нашем говоре произносилось и,, значит, там был этот самый коварный &
Я остановился на фонетических и морфологических различиях между «городским» и «деревенским» языком, потому что они часто приводили к непониманию («jВиник, куриса - что это такое?»).
Чаще всего, однако, недоразумения при общении были связаны с лексикой. Немало было у нас диалектных, пермских слов, которые были непонятны «городским», а то и вводили их в заблуждение: обабок (подберезовик), синявка (сыроежка), становйна (ночная сорочка), мизгирь (паук), робетишка (ребятишки), рдбитъ (работать), гаркать (призывать: «Ну-ко, робетишка, Шурку по-гаркайте, ись (есть) пора!») и т. д.
Меня и мою двоюродную сестру Любу называли шутливо: два шйшгута. Видимо потому, что были мы очень дружны и всюду ходили вместе (в словаре Владимира Даля шишгут определяется как слово новгородское или пермское, со значением: «шалун, повеса»).
Если мы, ребятишки, уросили (капризничали), нас частенько пугали букой («Будешь уросить - бука тебя заберет!»), а если угрозы не действовали, она (бука) являлась собственной персоной - в овчинном тулупе наизнанку, в вывернутой наизнанку шапке, с тряпкой на лице. Громко стучала палкой: «Кто тут уросит?! Заберу!» (ужас и смятение (непродолжительное) среди малышей-скан дал истов).
Взрослые не прочь были подразнить малышей. Шутки были довольно непритязательные. Меня, например, частенько дразнили глупой частушкой:
У Володи в огороде Курицу зарезали.
Кровь теки, теки, теки,
Володю во солдатики.
То ли мне себя было жалко, то ли курицу, то ли нас обоих, но я начинал всхлипывать, пока мама или кто-то из теток не вступался за меня: «Чо вы его хвидите?» Хвилйтъ в пермских говорах значило дразнить ребенка, заставляя его плакать.
Хвилйли меня еще и Алексеевной. Это была крупная беззубая старуха, слегка смахивавшая на Бабу-ягу. Время от времени она приходила то к маме, то к кому-нибудь из теток «править» их (это такой очень глубокий массаж внутренностей). «Ну дак чо, Алексеевна, не роздумала идти взамуж за Вовку-то нашего?» - спрашивал кто-нибудь во время процедуры. Она степенно шепелявила: «Нет, не роздумала. Раз уж сосватали, я вертеться не буду, я своему слову хозяйка! После Покров^ свадьбу сыграм!» Все смеялись, а я плакал, видимо, не исключая полностью, на 100 процентов, возможности бракосочетания с беззубой Алексеевной.