Бараны, бараны Стучат в барабаны!
Сычи-трубачи
Трубят!
Грачи с каланчи Кричат!
Летучие мыши На крыше
Платочками машут И пляшет
(К. Чуковский, Тараканище).
Однако, это — некоторая аномальность, и злоупотребление этим (слишком уж популярным) приемом вызывает обратный эффект и дает богатую пищу пародистам. Вот два примера — пародии А Иванова на стихи П. Вегина и Виктора Сосноры:
Ночь во Флоренции
Фонари — словно реплики в споре
фокусника и философа Флоренция. Фонарь. Фортуна. Фанты.
Петр Вегин. «Фонари Флоренции»
Фи! Фонтан фраз
на фронтоне филиала Флоренции
как фото франта Фомы во фраке философа,
как фальцет форели,
фетр в футляре флейты,
фунт фольги, филателия фарфора,
фехтование ферзём.
Но вот
из сфер фальцетом Фантомас:
—*0, Фегин, фы фелик! Я поздрафляю фас!
Но я за фас трефожусь— фдруг Андрюфа Фознесенский фыркнет: <<Фу-ухГ»
(А. Иванов, Феерическая фантазия)
Крик рака
Я ли не мудр.- знаю язык — карк врана,
я ли не храбр: перебегу ход рака...
Виктор Соснора
Добряк в дерби—бродягам брод: суть всуе,
и брадобрею гибрид бедр— бром с бренди.
У Вас зразы (и я созрел!)
Псом в Сопот.
А языкается заплетык— пак тадо.
В разговорной речи также охотно используют аллитерацию для создания комического эффекта, ср.:
(1) Четыре черненьких, чумазеньких чертенка Чертили черными чернилами чертеж.
(2) [Начало коллективного рассказа подмосковных туристов, где все слова начинаются звуком с]:
Седые сосны сухо скрипели: <<Сукин сын, сукин сын~». Саша скинул стостволку со спины. «Сволочь!»— сказал старый сыч. «Стрелять старого сыча!»— сообразил Саша.И т. д.
3. В интеллигентской речи (чаще всего в речи блюстителей чистоты и правильности русского языка—лингвистов) встречаются резкие намеренные нарушения орфоэпических норм [см. РРР 1983: 177—179]. Несколько примеров: как-чество, коликнество,рупъ, надотъ, поэт, чавой-та, о'кэй-от нажми(при работе на компьютере), Што такоэ?и т. д. Иногда встречается обыгрывание акцентологии, ср.: Тщательнее надо работать и задорнее! Понравилось мне ваше пеньё(примеры из [Гридина 199 6])^ Хамелеонное словцо— доллары, доллары, доллара.(В. Набоков, Подвиг, XXXIII).
4.Интонация (и отражающая ее пунктуация) обыгрываются достаточно редко, ср. след, анекдот о жизни советских людей:
20-е годы: «Как вы живете?»
Начало 30-х: «Как вы?Живете?»
Конец 30-х: «Как?!Вы живете?!»
5.Паронимия — обыгрывание частичного сходства звукового облика слов (Осип охрип,, а Архип осип),казалось бы, не имеющая отношения к фонологии (и рассматриваемая нами в другой главе, см. с. 292—297), представляет определенный интерес и в этом аспекте. Во-первых, в паронимии четко проявляется противопоставление гласных фонем согласным. В. П. Григорьев справедливо отмечает, что для паронимии необходим минимум в виде двух тождественных согласных, совпадение гласных не является необходимым [Григорьев 1979: 264]. Это связано, видимо, с большей информативностью согласных сравнительно с гласными. Другое интересное наблюдение Григорьева состоит в том, что при паронимии твердые и мягкие согласные (б и б", ви в'и т.п.) не различаются.
В.П.Григорьев заключает отсюда, что паронимия определяется на орфографическом уровне [Григорьев 1979: 264]. С этим заключением согласиться трудно: ведь паронимия такого типа возможна и в устной речи (например, в фольклоре), т. е. на фонетическом уровне. Нанаш взгляд, дело здесь втом, что для языкового сознания оппозиция фонем по твердости-мягкости менее резка, менее ощутима, чем другие фонологические оппозиции в согласных,— что и позволяет сближать слова, содержащие твердую и мягкую согласную. (Изображение этих согласных одними и теми же буквами — лишь другое следствие этого факта).
1. Игры с графикой, орфографией, пунктуацией несколько более часты, чем обыгрывание фонетики и фонологии. Николай Кульбин говорил о «букве-мухе»: «Я восхищаюсь ею, я восхищаюсь ими, этими мудрыми двухкрылыми! Смотрите на нее, смотрите на них: они перелетают от одного слова к другому, от одного языка к другому, такие точные, такие легкие!» (цит. по: Юрий Анненков. «Дневник моих встреч. Евгений Замятин»). В. Набоков неоднократно обращался к этой теме, а в романе «Другие берега» не только дает полное шутливосерьезное описание букв русского алфавита, но и сравнивает русский алфавит с латинским. Этот экскурс довольно обширен (притом что Набоков обещал «ограничиться только несколькими словами»!), но он достаточно интересен и мы приведем его ПОЛНОСТЬЮ:
«Любопытно, что большей частью русская, инакописная, но идентичная по звуку, буква отличается тускловатым тоном по сравнению с латинской.
Черно-бурую группу составляют: густое, без галльского глянца, А; довольно ровное по сравнению с рваным R, Р; крепкое, каучуковое Г; Ж, отличающееся от французского J, как горький шоколад от молочного; темно-коричневое, отполированное Я. В белесой группе буквы Л, Н, О, X, Э представляют, в этом порядке, довольно бледную диету из вермишели, смоленской каши, миндального молока, сухой булки и шведского хлеба. Группу мутных промежуточных оттенков образуют клистирное Ч, пушисто-сизое Ш и такое же, но с прожелтью, Щ.
Переходя к спектру, находим: красную группу с вишнево-кирпичным Б (гуще, чем В), розово-фланелевым М и розовато-телесным (чуть желтее, чем V) В; желтую группу с оранжеватым ё, охряным Е, палевым Д, светло-палевым И, золотистым У и латуневым Ю; зеленую группу с гуашевым П, пыльно-ольховым Ф и пастельным Т (все это суше, чем их латинские однозвучия); и наконец, синюю, переходящую в фиолетовое, группу с жестяным Ц, влажно-голубым С, черничным К и блестяще-сиреневым 3. Такова моя азбучная радуга (ВЁЕПСКЗ)» (В. Набоков, Другие берега, 2).
Любопытно, что в этом списке (полном, включающем даже полумистическое Ё!) не нашлось места для буквы Ы. Возможно, Набоков, которого, как известно, оскорбляло любое соседство, «ревнует» ее к Андрею Белому, к его весьма эмоциональным и ярким характеристикам звука и буквы Ы (их мы приводили выше). Впрочем, о букве Ы Набоков говорит в другом романе — «Дар», и его оценка этой буквы близка оценке Андрея Белого: ...буква «ы» столь грязная, что словам стыдно начинаться с нее(гл. I).
Интересно отметить, что Набоков не ограничивается приведенными характеристиками русских букв: он использует их (как нечто самоочевидное!) при описании природных явлений. Ср.:
..лиловизна сирени» переходила в рыхлую пепельность по мере медленного угасания дня, и молоком разливался туман по полям, и молодая луна цвета Ю висела в акварельном небе цвета В(В. Набоков, Другие берега).
2. Любопытно сравнить представления о русских буквах Набокова с наблюдениями Евгения Замятина (он, правда, как и большинство не-лингвистов, не разграничивает понятия букваи звук):«Всякий звук человеческого голоса, всякая буква — сама по себе вызывает в человеке известные представления, создает звукообразы. Я далек от того, чтобы приписывать каждому звуку строго определенное смысловое или цветовое значение. Но — Р — ясно говорит мне о чем-то громком, ярком, красном, горячем, быстром. Л — о чем-то бледном, голубом, холодном, плавном, легком. Звук Н — о чем-то нежном, о снеге, небе, ночи... Звуки Д и Т—о чем-то душном, тяжком, о тумане, о тьме, о затхлом. Звук М — о милом, мягком, о матери, о море. С А — связывается широта, даль, океан, марево, размах. С О — высокое, глубокое, море, лоно. С И — близкое, низкое, стискивающее и т. д.» (цит. ПО:Юрий Анненков. «Дневник моих встреч. Евгений Замятин»). Характерное примечание Анненкова:«Я вполне согласен с Замятиным. Буква Р и мне «говорит» всегда о чем-то ревущем, рычащем, ругательном, растрепанном, рвущем» (с. 247). Обращаем внимание читателя на относительную близость оценок Замятина к оценкам Набокова. Отметим, далее, что понимание букв Б и В у Набокова, их соотношение («вишнево-кирпичное» Б гуще, чем акварельно-небесное В) довольно близко к пониманию В. Брюсова. Брюсов так объяснил А. Белому свою строчку: Берег венного веселья.~ «Бе» — «ве» и «ве»: «бе» переходит в «ве-ве»... Почему? «Бе» — звук твердый, звук берега, суши; «ве-ве» — звук текучий, воздушный и влажный; от «бе» в «ве» мы слухом отталкиваемся, как челнок от камней» (А Белый, Начало века. Чудак, педагог, делец).