Однако же осведомление не всегда помогало. Так, хозяйка упомянутых выше двух светлых комнат в Грюневальде в момент переезда Дубновых на новое место жительства внезапно заявила, что она передумала их сдавать. И это несмотря на полученный задаток и заключенный контракт! Лишь после скандала удалось вселиться, но в течение последующих четырех месяцев хозяйка устраивала жильцам «всевозможные пакости», хотя Дубнов ежемесячно удваивал или утраивал плату, в зависимости от темпов инфляции. Это было не последнее «приключение». Ранней осенью 1923 года Дубновы сняли мезонин в старом доме (вилле) в сельской местности в окрестностях Берлина. Вид с балкона на «огороды, поля и лес» был не последним аргументом, повлиявшим на решение историка. Хозяйка уверяла, что зимой будет тепло ввиду наличия центрального отопления на вилле. Дубнов заплатил вперед за комнаты с пансионом «порядочную сумму в долларах». Однако же с наступлением холодов выяснилось, что центральное отопление не работает, печей в комнатах нет, и уже в декабре пришлось «бежать» в Берлин и поселиться в пансионе в центре города. «Так я дорого заплатил за свою сельскую идиллию, за мечту о жизни на лоне природы, вдали от шума городского», – резюмировал историк173.
Не менее – если не более – экзотические квартирные приключения пришлось пережить чете Набоковых. Летом 1926 года они снимали комнату у хозяйки, державшей телефон в ящике под замком! Как пишет биограф В.В. Набокова Брайан Бойд, «ключи и затворы были, казалось, специфически берлинскими кошмарами (ключи от комнаты, ключи от парадной двери, без которых ночью не выйдешь из дома, – неудивительно, что они имеют такое значение в “Даре”), но телефон, запертый на ключ, – это было уже слишком, и Набоковы переехали». На сей раз они сняли комнату в квартире, в которой жил хозяин с двумя умственно отсталыми сыновьями. Как рассказывала много лет спустя Вера Набокова Бойду, однажды, когда они с мужем сидели у себя в комнате за обедом, к ним вошел какой-то незнакомец, и состоялся следующий диалог: «А вы что здесь делаете? Я плачу за эту комнату». – «Нет, мы», – ответили Набоковы. Как выяснилось, хозяин сдал комнату дважды, причем Набоковым – второй раз174.
И.В. Гессен к проблеме взаимоотношений квартиросъемщиков и хозяев подошел несколько более объективно, чем большинство мемуаристов-эмигрантов, с содроганием вспоминавших о своих злоключениях. Гессен писал о немецком гостеприимстве, которое постепенно испарялось по мере того, как из гостей «мы превращались в сожителей, цыганским наклонностям коих все настойчивей противопоставлялись в повседневном быту заскорузлые традиции, закоренелые обычаи и навыки и, главным образом, пожалуй, феноменальная расчетливость, исторгавшая иногда невольный крик изумления». В качестве примеров Гессен приводит похожие на анекдоты случаи, когда его, пришедшего в гости и ожидавшего хозяев, владелица квартиры попросила пересесть с дивана на табурет, чтобы не «просиживать» диван. Другой, еще более разительный эпизод: хозяйка очень сочувствовала квартиросъемщице, муж которой был тяжело болен, и помогала за ним ухаживать. А после его смерти включила в счет плату «за перенесенные огорчения». Наконец, когда один эмигрант скоропостижно скончался на вокзале перед отходом поезда, наследникам вернули стоимость билета за вычетом 10 пфеннигов, цены перронного билета, так как несчастный скончался на перроне175.
Если эти истории (за исключением просиженного дивана) и являлись плодом эмигрантской фантазии, то в значительной степени отражали реалии столкновения российских беженцев с немецким представлением о порядке. Но, довольно объективно пишет Гессен, «вероятно, еще больше изумления, а подчас и негодования вызывали мы у квартирохозяек упорным, казавшимся им нарочитым беспорядком в комнате, ночными бдениями, поздним вставанием и т.п.»176
Возможно, квартирные мытарства навеяли Набокову сравнение нелюбимого Берлина с меблированной комнатой: «русский Берлин двадцатых годов был всего лишь меблированной комнатой, сдаваемой грубой и зловонной немкой»177.
Впрочем, в нелюбви к Берлину Набоков был не слишком оригинален (что с ним случалось нечасто). По наблюдению Эренбурга, все иностранцы «Берлином недовольны и не пропустят возможности его поругать. Особенно русские: это считается хорошим тоном»178.
174
177
Статья В.В. Набокова «Памяти И.В. Гессена» цит. по: