Винц писал, что среди восточноевропейских евреев не появлялось идей отказаться от культурной и религиозной идентичности «для достижения лучших условий существования», в то время как немецкие евреи боролись за гражданские права и лучшие условия, отказываясь от своих еврейских черт, – и в результате перестали быть евреями, исчезли как таковые190. Идеалы еврейской эмансипации подвергаются сомнению. Залман Рубашов, один из лидеров немецкого сионизма (он приехал в Германию из России еще до войны; учился в университете, относил себя к немецкоязычному еврейству Германии, впоследствии стал президентом Израиля), писал в 1916 году в журнале «Der Jude»: «Не внутренняя природа эмансипации стала причиной того, что еврейские националистические требования так и не были удовлетворены, а полный отказ тех, кто хотел эмансипироваться, от своего еврейства»191.
Складывается своеобразный культ остъюден; они воспринимаются как носители древней достойной традиции и духа посреди порочного индивидуалистического западного мира192. Этот культ основан на их противопоставлении немецким евреям: в заслугу остъюден сионисты ставили то, что им удалось сохранить свою культурную, религиозную, языковую и даже политическую обособленность на протяжении нескольких веков жизни в чуждом окружении. Западноевропейское же еврейство сионисты упрекали в ассимиляторстве. Встреча с евреями Восточной Европы трактовалась сионистами как повод усомниться в ценности пути, выбранного евреями западными.
Эта идея получила особенное распространение во время Первой мировой войны, которая рассматривалась как проявление кризиса меркантильной и циничной западной цивилизации193 и во время которой недоверие к идеалам еврейской эмансипации лишь усилилось. В целом взаимоотношения немецких и восточноевропейских евреев в 1920-е годы во многом продиктованы именно военными событиями.
Начало войны в 1914 году вызвало в Германии подъем патриотизма, немецкое население верило, что кайзеровская армия быстро победит противников. Евреи не остались в стороне: в синагогах по всей Германии были организованы торжественные богослужения с молитвами за немецкую родину и ее славную победу, раввин Лео Бек произнес проповедь, в которой высказывал надежду на торжество справедливости, которое ознаменует победа Германии; ортодоксальный еврейский журнал «Йешурун» приветствовал «великое время» борьбы за «правое немецкое дело» и за освобождение русских евреев от гонений антисемитских властей194.
Однако вскоре на смену чувству причастности к общему немецкому делу и патриотическому воодушевлению пришла отчужденность. Немецкий патриотизм приобретал шовинистическую окраску, на евреев возлагалась вина за поражения Германии на фронте. В 1916 году по приказу военного командования в немецких войсках была проведена перепись солдат-евреев (Judenzählung). Цель ее была проста: проверить, справедлив ли слух о том, что евреи скрываются от призыва и отсиживаются в тылу. Независимо от результатов этой переписи (которые так и не были опубликованы), она стала символом унижения солдат-евреев, маркировала рост антисемитизма, недоверия к евреям, рост их социальной изоляции195.
Эрнст Симон (1899 – 1988), еврейский солдат, в 1916 году ушедший на фронт добровольцем, в дальнейшем – деятель сионистского движения и друг Ф. Розенцвейга и М. Бубера, описывал эту перепись как событие, окончательно лишившее немецких евреев надежды на то, что они будут приняты немецким обществом когда бы то ни было: «мы… чувствовали себя ближе к нашим товарищам и верили, что наконец-то стали частью этого чужого для нас народа, который мы так любили… Но теперь степень этого самообмана достигла вершины – и достаточно было даже слабого удара извне, чтобы полностью уничтожить наши иллюзии о собственной защищенности. Таким ударом стала Judenzählung…»196 Апогеем недоверия стал всплеск антисемитизма сразу после окончания войны, когда идея о том, что в неожиданном и незаслуженном сокрушительном поражении Германии виноваты евреи, артикулировалась открыто197.
190
192
Ibid. S. 81 – 82;
196
197