Таким образом, несколько поколений историков считали неразрешимой проблему реконструкции московско-литовской границы второй половины XV в. Исследователи, которые пытались очертить границу, исходили из единого подхода — отыскать все необходимые данные в тексте самих договоров. Но указанные документы в этом плане оказались малополезными. В них, за некоторыми одиночными исключениями, не найти необходимых ориентиров для точного фиксирования линии московско-литовской границы. Отсутствие подробной информации служило предлогом для отказа от дальнейшего исследования.
Чем же было вызвано на первый взгляд необоснованное молчание документов, из которых впервые можно узнать о существовании московско-литовской границы? Обычно межгосударственные соглашения богаты географической номенклатурой. В отношениях между двумя договаривающимися сторонами требовалась точность в определении общей границы. Неопределенность, двусмысленность того или иного пункта договора могла создать в дальнейшем предлоги к территориальным претензиям, привести к захватам, конфронтации и, наконец, войне. В этой связи содержание обоих договоров (1449 и 1494 гг.) может вызвать удивление. Присоединение к Москве из состава ВКЛ Вяземского княжества в 1494 г. должно было сопровождаться точным определением состава волостей последнего, перечислением вяземских князей, которые перешли вместе со своими вотчинами на сторону Москвы и т. д. Но этого мы не наблюдаем. Формулировка грамоты «Так же мне, великому кн(я)зю Алеександру, не вступатис(я) в тебе i в твоих детеи у вашу отчину, в город у Вязму, i в городы, i в волости, во вси земли i воды Вяземские, что к Вязме потягло, ни кн(я)зеи мне вяземских к себе не приимати»[111] выглядит совершенно недостаточной. Это сильно контрастирует с приведенной в документе выше делимитацией участка ржевской границы[112]. Но так кажется только на первый взгляд. Крайняя бедность основного источника по изучению московско-литовской границы второй половины XV в. в некоторых случаях была полностью обоснованной и свидетельствовала об отсутствии необходимости в обозначении точной протяженности той или иной территории, которая присоединялась к Москве или оставалась у Вильны. В случае с Вязьмой все объясняется просто: весь массив Вяземского княжества, целиком, без исключений перешел к Москве. Этот факт, между прочим, подтверждается в посольских речах такой фразой московских бояр, которые обращались к литовским послам: «ино Вязме всей пригож быти за нашим государем»[113]. Очевидно, что описание в договоре вяземской территории было излишним.
Таким образом, если есть убежденность в определенной компактности присоединенной к Москве территории, мы можем привлечь к изучению московско-литовской границы значительно большее количество источников, чем только две договорные грамоты. Целью становится определение территории и границ отдельных териториальных формирований в составе ВКЛ или Московского великого княжества. Возможности реконструкции московско-литовской границы второй половины XV в. значительно расширяются.
Кроме того, помня о целостности московских территориальных приобретений, по грамоте 1494 г. мы можем рассуждать не только о границе, которая была установлена во время заключения договора, но и о ней же применительно к более раннему периоду. Необходимо только отнять от владений Москвы ее новые приобретения. Определение западных и восточных границ одного Вяземского княжества позволяет проследить московско-литовскую границу на некотором протяжении до и после 1494 г. Однако нужно твердо знать о том, какие территории в конкретное время принадлежали Москве, а какие являлись новыми приобретениями, так как в тексте договора 1494 г. представлен сплошной перечень владений, признаваемых московскими.
Незнание географии региона может также привести к ошибочным выводам. Например, довольно легко можно отождествить такие рязанские населенные пункты грамоты 1494 г., как Рославль и Мстиславль, с городами с аналогичными названиями в глубине ВКЛ (что происходило довольно часто в трудах исследователей XIX в. и встречается иногда в современных исследованиях).