— Но есть же такое понятие, как чувство восторжествовавшей справе дливости…
— Вижу, ты воспитан на классической русской литературе девятнадцатого века. А я больше ударял на биологию. Есть такое понятие, как борьба за жизнь.
Степаненко закурил очередную сигарету. Рассуждения Шмакова не нравились ему.
— Борьба за жизнь? — сказал он. — Но мы живем не в стае, Андрей Ильич… Мы живем в обществе, которое считает себя цивилизованным… Есть такие понятия, как гласность, общественное мнение…
— Понимаю, что ты можешь уехать в Москву и поднять такой шум, что тошно станет всем. В первую очередь мне. Ну, выйду я в отставку. Уголовное дело на меня вряд ли заведут, — Шмаков поднял палец вверх: — Там не захотят лишней возни. Но вот Рогожцев, Сохадзе? Какие у них тылы? Ты взвесь все, обдумай. Если надо деньги, помогу… Неужели ты станешь бить во все колокола из-за одного еврея?
— Не думал, Шмаков, что ты антисемит.
— Я антисемит?! — удивился хозяин дома. — Я вот что тебе скажу, Максим: Россия потеряла в лице Губермана крупнейшего предпринимателя. У него было несколько фирм. Какая-то «Фуллгло-бал», «Бартех»… ЗАО «Авиакосмос», где он подвизался в качестве коммерческого директора. Правда, везде он занимался исключительно собственной коммерцией. Но как занимался: пенсионер, инвалид, он пахал на коммерческой ниве, как ударник каптруда. Перепродавал все, что попадало под руку. Лифчики так лифчики, авиазапчасти, сыр, лососина, стратегическое сырье… Особенно любил торговать «ноу-хау» оборонных предприятий. Губерман быстрее всех смекнул, что монополия государства на изобретения советских инженеров уничтожилась. Он вместе с «забугорными» приятелями и создали несколько якобы «внедренческих» фирм. Но, как видим, интересы российских изобретателей ограничивались тысячей-другой американских долларов.
— Рогожцев работал с ним?
— Конечно! — воскликнул Шмаков, хватаясь за сигареты. — Признаюсь честно, и я внес свою лепту в этот бизнес. Но пойми, в основном это были недоработанные изобретения… Я не снимал гриф секретности до тех пор, пока на меня не надавили сверху… Без поддержки в верхах Губерман не смог бы провернуть ни одну сделку. Взять, к примеру, его органайзер. То, что я увидел в этом его еженедельнике за девяносто восьмой год, это круто! Если верить глазам своим, Борис Исаакович имел телефонные связи с Гайдаром, Шохиным, Федоровым, Чубайсом. Каких положительных решений хотел он от них добиться, и отчасти добился?! Что, к примеру, скрывается за строчкой: «Ельцин — семнадцать ноль-ноль, Коптев — девятнадцать тридцать?» А сколько телефонов сотрудников Центробанка, Министерства финансов… А сколько фамилий полковников, генералов Минобороны?! Не счесть… Все связано именно с военными секретами. Обилие номеров белдомовских телефонов и комнат, где Губерману назначали встречи, заставляет думать, что двери правительственных кабинетов он открывал ногой.
— Не потому ли и вы, Андрей Ильич, так вольготно себя чувствуете сейчас?
— Вольготно? Не скажу. Я выполнял указания сверху, — развел руками Шмаков. — Мне приходили целые кипы инструкций — снять гриф секретности с того и того изделия, с той или иной разработки.
— Да… — протянул Степаненко и иронически пропел: «Наша служба и опасна и трудна…»
— Я в структуре ФСБ — отрезанный ломоть, — Шмаков нахмурился. — Я в их тенетах.
Степаненко ушел от Шмакова с чувством досады.
Глава XXXVII. Убийство
Ровно в половине третьего ночи Степаненко остановил частника в квартале недалеко от дома, в котором жил старик, расплатился и вышел из машины. Подойдя к нужном дому, он обнаружил, что свет в квартире старика на втором этаже горит во всех окнах, в том числе и в предоставленной в его пользование комнатушке.
Степаненко хмыкнул. Эльвира должна давно спать. Не может же дед к ней приставать?! Неужели что-то случилось!
Он быстро взлетел по лестнице. Еще на подходе увидел: дверь квартиры была распахнута настежь. Недоброе предчувствие сжало сердце. Он сунул руку в карман, охватил рукоятку пистолета и шагнул через порог. Навстречу ему из кухни вышел старикан. В руках его также был пистолет. Он виновато пожал плечами и указал пистолетом в дверь комнатушки. Степаненко, чувствуя ледяной озноб, медленно повернул ручку двери, толкнул ее…
Эльвира лежала ничком на полу. Ночная рубашка была задрана ей на голову, так что видеть можно было только туловище и ноги. Степаненко взглянул на ее спину. В спине торчал нож — кто-то вонзил его по самую рукоять.