Главное, однако, было не в выражениях вступительной преамбулы договора, которые могли оскорбить царя и его советников. А.Л. Ордин-Нащокин обратил внимание и на 7-ю статью соглашения, накладывавшую на Карла Густава обязательство вернуть прежним владельцам земли в Литве, утраченные ими «в прошлой войне» («proximo bello»), когда он их «назад возьмет» (recuperarent)[146]. В переводе, переданном А.Л. Ордину-Нащокину, соответствующие формулировки были заострены — там читалось о землях, которые «przez nieprzyjaciela pod czas tey woyny opanowane» (захвачены неприятелем во время этой войны), и содержалось обязательство вернуть эти земли «jakimkolwiek sposobem» (каким угодно способом), но существа дела это не меняло. Договор был свидетельством существования враждебных по отношению к России планов, одобренных и санкционированных шведской властью.
В свете этого договора приобретали совершенно определенное, враждебное по отношению к России звучание некоторые черты русско-шведских отношений в последние месяцы 1655 г. По просьбе русской стороны, переданной через Удде Эдла, в титул Алексея Михайловича в адресованных к нему шведских грамотах были внесены эпитеты, свидетельствующие о том, что он является правителем «Малой России», Смоленска и городов Восточной Белоруссии, занятых русскими войсками во время военной кампании 1654 г.[147]. Однако шведская сторона упорно отказывалась признать титулы, принятые царем после взятия Вильно, — «Белыя России» и «великий князь Литовский». В переписке с русскими воеводами М. Делагарди отказывался признать эти новые титулы до заключения русско-шведского соглашения[148]. В условиях, когда по Кейданскому договору магнаты и шляхта провозглашали Карла Густава наследственным великим князем литовским, отказ признать новые титулы царя должен был восприниматься как отказ шведской стороны признать права царя на Литву и мог восприниматься как свидетельство намерений шведского монарха выполнить свои обязательства и вернуть земли, занятые русскими войсками, их прежним владельцам.
Знакомство царя и его советников с текстом Кейданского договора совпало по времени с приходом сообщений о попытках шведских офицеров утвердить свою власть на спорных пoграничных территориях и вообще распространить зону шведского влияния на белорусских землях[149]. Так, 12 ноября 1655 г. шведские офицеры потребовали от жителей Гродненского уезда собрать провиант для шведского гарнизона в Августове. Один из шведских офицеров, полковник А. Волакс в начале декабря послал «листы» в Слоним, Новогрудок и ряд других мест с требованием, чтобы «все городы и крепости людей свейским осадили»[150]. 10 декабря А. Волакс сообщал о вводе щведского гарнизона в Слуцк, а в конце месяца войска, посланные из Слуцка, пытались занять Старый Быхов[151]. После знакомства с текстом Кейданского договора все эти действия должны были восприниматься как попытки поставить под сомнение власть царя на этих землях и создать выгодный плацдарм для наступления на Россию. Беспокойство не могло не вызвать и то, что в грамотах А. Волакса Карл Густав носил титул правителя «великого княжества Литовского всех приналежности»[152].
Первой реакцией на эти действия были приказания воеводам предпринять аналогичные действия на спорных пограничных территориях. Так, 19 января 1656 г. А.Л. Ордину-Нащокину был послан приказ приводить к присяге царю жителей уездов Браслава, Икажна и Динабурга[153]. В конце декабря 1655 г. царь принял посланца шляхты Ошмянского повета П. Ролю[154]. В «статьях», поданных посланцем, выражалась надежда, что царь «взникати восхощет» те части Великого княжества, которые «непристойно на имя свейского короля поддалися». В ответе царя на это пожелание думный дьяк записал: «отложить до послов»[155]. В официальном ответе содержание этой краткой пометы было изложено следующим образом: «по той статье царского величества указ будет вперед, а ныне та статья отложена до съезду посоленого»[156]. Таким образом, в конце 1655 г. окончательное решение о характере будущих отношений со Швецией не было принято. Много здесь зависело от того, с какими предложениями приедут в Москву шведские «великие» послы[157].
Шведское посольство было отправлено для подтверждения Столбовского мирного договора еще в июле 1655 г., но послы, как сообщал русский гонец в Курляндию Я. Поздышев, приехав в Ригу в момент вступления шведских войск на территорию Великого княжества, задержались там, ожидая, «что учинитца под Вильном»[158]. Приехав в Москву в октябре 1655 г., «великие» послы ждали здесь возвращения царя из похода. В декабре Алексей Михайлович вернулся в Москву, 21 декабря он принял шведских послов, а 23-го начались собственно переговоры, где с великими послами встретилась большая делегация во главе с Н.И. Одоевским, в нее входил и глава Посольского приказа думный дьяк Алмаз Иванов[159].
146
См. текст латинского текста договора с подписями и печатями Б. Шютте и М. Делагарди: РГАДА. Ф. 96. 1655 г. № 5. Л. 37 (текст попал в Посольский приказ в мае 1657 г.: Там же. Л. 1).
147
См. перевод грамоты Карла Густава царю от 29 марта 1655 г.: РГАДА. Ф. 96.1655 г. № 4. Л. 41.
148
См. одну из октябрьских отписок С.А. Урусова (РГАДА. Ф. 96. 1655 г. Д. 9. Л. 1–2), грамоту М. Делагарди русским воеводам от 21 сентября (Там же. Д. 8. Л. 89), а также записи беседы М. Делагарди с русским гонцом А.И. Нестеровым (Там же. Л. 141).
149
Сообщения о таких действиях собраны в справке, составленной в Посольском приказе перед приездом шведских «великих» послов: РГАДА. Ф. 96.1655 г. № 5. Л. 10–13.
150
О передаче этих «листов» С.А. Урусову см.: РГАДА. Ф. 210. Новгородский стол. Стб. 162. Л. 46.
152
Позднее на это специально указывал Алексей Михайлович в своей грамоте шведскому королю (ДАИ. Т. 6. С. 451).
157
Это не позволяет согласиться с мнением Е.И. Кобзаревой, что решение о войне было принято до начала переговоров со шведским посольством (