Идеи Пестеля (также как и Герцена) выкристаллизовались революцией 1848 года. Они стали защитой русской традиции против Западной Европы и панегирик семенам коллективизма и демократии, которые можно найти в жизни российской деревни. Обсуждая книгу Н.И. Тургенева «La Russie et les Russes», опубликованную во Франции в 1847 году, Бестужев написал в феврале 1850 года:
«Давайте рассмотрим пролетариат. Он существует в Европе, потому что земля является неотъемлемой собственностью частных владельцев. Со временем, права распоряжаться землей приводит к ее концентрации в руках немногих. Даже в самых богатых странах, количество владельцев редко тысячная от населения. Все остальные становятся безземельным пролетариатом. Не говоря даже об Англии, давайте взглянем на Францию. После революции 89 года земля была распределена, и меньше чем через век, она была так поделена через наследство, женитьбы и так далее, что половина сейчас принадлежит монополистам, а другая половина не приносит доход. Опять же, тоже самое мы видим и у нашего дворянства. Половина принадлежит большим поместьям, а другая заложена банкам. По моему мнению, земля, воздух, вода, которых мы мы не можем создать, не могут нам принадлежать. Бог сказал Моисею: ' Земля моя, а вы лишь гости на ней' . Это было подтверждено аграрными законами Екатерины II и у нас не могут быть пролетарии. Каждый, даже самый бедный, всегда имеет право на клочок земли для своего пропитания, если у него есть силы и желание получить его. Община фактически является социальным коммунизмом на практике, в которой земля — средство для работы, тогда как французские коммунисты не представляют средства, а требуют прав. Право на труд без средств ведет к голоду.» (Перевод с английского переводчика. Русский оригинал в «Декабрист Николай Бестужев» М. Барановская)
Именно последняя ремарка придает этим идеям исторический интерес. Сначала Пестель, затем Герцен верили, что «социальный коммунизм» русской общины является прямым ответом на проблему экономического развития в Западной Европе. Теперь даже Бестужев отказался от свободной торговли и идей Сисмонди в пользу в каком-то смысле народнического социализма.
Похожие изменения взглядов произошли и у декабристов. После революции 1848 года, М.Ф. Фонвизин, который вырос на Монтескье, Руссо и Рейнале, написал статью «О социализме и коммунизме», в которой он называет себя христианским социалистом.
Для нашего исследования необходимо короткое рассмотрение развития политических споров до 14 декабря 1825 года. Действительно, Герцен и народники скорее всего были знакомы лишь с малой частью этих идей, для них декабристы главным образом были примером жертвенности и героизма в борьбе за свободу. Но этот малоизвестный фрагмент российской политической мысли дает связь, которая соединяет традиционную феодальную систему (где царь — владыка всей земли, государство управляет большей ее частью, где крестьянская община была обыкновенным явлением), к более позднему теоретизированию, к тому, что Бестужев называл «социальным коммунизмом».
Позже и Герцен намекал на это свойство движения декабристов: «Pestel le premier montrait la terre, la possession foncière et l'expropriation de la noblesse comme la base la plus sûtre pour asseoir et enraciner la révolution.» И в 1858 году он говорил: «Pestel va directement à son but, à la réorganisation complète et radicale du gouvernement sur des bases non settlement républicaines, mais socialistes.»
Насильственное подавление декабристского движения означало, что его дух социальной революции не мог развиться — действительно, позже его пришлось воссоздавать из других источников. Десятилетиями было невозможно обновление движения и формирование élite, которая постепенно начала формироваться в восемнадцатом и в начале девятнадцатого веков, глубоко повлияв на правление Николая I. Граф Уваров, министр народного просвещения, говорил, что его цель — задержать интеллектуальное развитие России на 50 лет, иначе страна будет разрушена, слишком быстро следуя примеру Западной Европы. Подавление Николаем I декабристов способствовало достижению этой цели.
Герцен живо вспоминает ужасные годы последовавшие после разгрома тайных обществ: «À la vue de la Russie officielle on n'avait que le désespoir au coeur. » Но также добавляет: « a l'intérieur il se faisait un grand travail, un travail sourd et muet, mais actif et non interrompu». В другом месте он говорит: «Нетерпеливый дух времени Александра I и дух надежды становился спокойнее, грустнее и серьезней. Факел, который боялся светить над землей, горел внизу, освещая глубины.» (перевод с английского переводчика)