Весьма похоже на Герберштейна, с добавлением важных и колоритных деталей о русских властных отношениях при том же монархе рассказывает итальянец Франческо да Коло, ещё один имперский посланник, посетивший Москву в 1518–1519 гг. (его «Доношение о Московии», правда, увидело свет только в 1603 г.): «Нет здесь никакого писаного закона, но Князь старательно следует собственным обычаям. Его воля, однако, единственно почитается за закон, и настолько ему все подчинены, что если он прикажет кому пойти и повеситься, бедняга не усомнится немедленно подвергнуть себя таковому наказанию. Не видно ни у кого и такой смелости, чтобы кто-то решился сказать: „это имущество моё“; но говорит: „по милости великого Государя приобрёл я сие имущество“. И, если сказать правду, всё имущество, не только общественное, но и частное, каково бы оно ни было, — принадлежит сему Князю, и он сегодня даёт одному и отнимает от другого завтра, и крайне часто в одно мгновение возвышает одного до самых высших степеней и положения и опускает другого до самого низа и нищенских условий».
Но можно ли верить иноземцам? Не клеветали ли они злонамеренно на наше Отечество? Разумеется, слепо принимать на веру эти свидетельства, как и любые другие, не стоит. Всякий источник нуждается в проверке. Замечательный русский историк права В. Е. Вальденберг призывал изучать характер верховной власти, разводя три различных вопроса: 1) какой она была де-юре, 2) как она себя фактически проявляла? 3) как изображала её политическая литература?[77] Будем и мы использовать эту удобную схему, добавив к ней ещё один пункт, существенно важный для средневекового общества: как отношения власти-подчинения отражались в титула-туре и этикете?
Итак, власть московского государя де-юре. Надо признать, что в известном смысле да Коло совершенно прав.
В тогдашней России действительно не было никакого писаного закона, в котором бы говорилось о существе и границах полномочий великого князя и даже о порядке престолонаследия. Наиболее известный юридический документ той эпохи — принятый ещё в 1497 г. Иваном III Судебник — практически полностью посвящён процессуальному праву и не содержит ни малейшего намёка на интересующую нас тему. (Следует также отметить, что этот Судебник дошёл до нас в единственном списке, обнаруженном только в 1817 г. — для сравнения: Судебник 1550 г. сохранился более чем в сорока списках, — что, конечно, вызывает вопрос о степени его распространённости.)
Кое-что о специфике московской монархии можно понять по крестоцеловальным записям, которые с XV в. великие князья брали с некоторых своих бояр, дабы удержать их у себя на службе. Например, один из самых выдающихся русских полководцев своего времени князь Даниил Холмский в 1474 г. не просто клянётся Ивану III «и его детем» верно служить «до своего живота», отказываясь от права отъезда к другому сюзерену («не отъехати ми… иному ни х кому»). Он обещает доносить до ведома своих повелителей любую информацию, касающуюся их интересов: «А где от кого услышу о добре или о лихе государя своего великого князя и о его детех, о добре или о лихе, и мне то сказати государю своему великому князю и его детем вправду, по сей моей укрепленои грамоте безхитростно». Более того, Холмский признаёт, что «осподарь мой князь велики и его дети надо мною по моей вине в казни волен». Гарантами исполнения воеводских клятв выступают как высшие церковные иерархи во главе с митрополитом, так и шестеро бояр. В случае нарушения крестоцелованья первые должны лишить князя Даниила пастырского благословения, вторые — заплатить солидный денежный штраф, по 250 руб. каждый, что создаёт для них личную заинтересованность в этом деле. Сама же верховная власть от каких-либо обязательств по отношению к Холмскому воздержалась. «Всё это сильно напоминает договор о пожизненном холопстве», — замечает современный историк Н. С. Борисов[78].
Вообще, договариваться со своими подданными московские самодержцы не любили, а если всё-таки договаривались, то старались не утруждать себя формальностями. На переговорах Ивана III с Новгородом зимой 1477/78 гг. новгородские представители, соглашаясь признать великого князя своим «государем», просили, чтобы он взамен дал обязательство соблюдать выдвинутые ими условия («дал крепость своей отчине Великому Новугороду, крест бы целовал»). Но Иван Васильевич не только сам отказался целовать крест новгородцам, но и не позволил этого сделать ни своим боярам, ни будущему новгородскому наместнику.
Косвенным образом мы можем судить об объёме власти московских великих князей по появлению у них титула «государь». Уже Василий Тёмный с конца 1440-х гг. начал чеканить монеты с надписями «осподарь всея Руси» и «осподарь всея земли Руския» (а ещё раньше это делал его соперник в борьбе за трон Дмитрий Шемяка), а с 70-х гг. Иван III величается государем/господарем в официальных документах. Авторитетный историк русского права М. Ф. Владимирский-Буданов пишет, что с XIV в. это слово обозначает хозяина, имеющего власть над несвободными людьми, в отличие от «господина», властвующего над людьми свободными, поэтому «усвоение термина „государь“ или „господарь“ в публичном праве означает развитие неограниченной власти»[79]. Сходно трактует вопрос видный современный медиевист Ю. Г. Алексеев: «„Господин“ — это титул сюзерена по отношению к вассалу. Он — глава политической власти, но и вассал пользуется известными политическими правами. Главное же — их отношения основаны на договоре (хотя и не равноправном), носят характер взаимных обязательств, обусловленных определённым соглашением… „Государь“… имеет дело не с вассалами, а с подданными. Власть его над ними основана не на договоре, не на учёте взаимных прав и обязанностей, а на признании его безусловного авторитета и безусловном ему подчинении»[80].
77
См.:
78
79
80