Официант вышел.
— Давай!
— За тебя, родной. Возьми салат.
Горбачев мгновенно опрокинул рюмку.
— Салат, говоришь…
Раиса Максимовна чуть-чуть пригубила вино:
— Ну, что этот? Наш… «неуклюжий»?
Имя «Ельцин» в их семье не произносилось. Раиса Максимовна нашла другие слова: «неуклюжий лидер».
Горбачев запихивал в себя салат. Он всегда ел неряшливо, крошки летели во все стороны, а куски капусты, которую он не успевал проглотить, падали обратно в тарелку.
— Шапошников, стервец, подвел. Предал Шапошников.
— И он тоже?..
— Ну… вот!
— Ты посмотри, а? Все предают! Черняев книгу написал про Форос, дневник, «Известия» опубликовали. Пишет, что я Болдину доверяла самое интимное…
— Что доверяла?
— Не знаю что… Яковлев Александр… интервью за интервью дает, одно хуже другого, Шеварднадзе…
— Эдик — да, окончательно раскрылся, — Горбачев махнул рукой. — Болен самолюбием, сам рвется в Президенты, в Кремль, это Сталин, просто маленький Сталин, хотя, если я рядом, рта не открывает, боится. Яковлев тщеславен, как баба, открыто предать не может… и не знает, как к Ельцину сбежать. Я, короче, неплохую комбинацию разработал, но Шапошников, вижу, не готов. Тогда мы с Вадимом Бакатиным быстро отыграли назад, вот и пришлось, я скажу, с царьком нашим… с Горохом… встретиться, поговорить крупно. Но ничего, ты знаешь, нормальный был разговор, я не ожидал. Твое здоровье, — Горбачев налил себе рюмку. — Как, скажи, твое здоровье?
— Скажу, скажу, ты не спеши; интрига, значит, не получилась, правильно я поняла?
Она вдруг взглянула на Горбачева так, будто сейчас, в эту минуту решалась её судьба.
Горбачев отставил салат:
— Нет интриги, нет. Я — только прощупывал. Короче говоря, мы сейчас продолжаем то, что уже много наделали. А вообще, я скажу, Ельцин изнурен, причем стратегически изнурен, от него все чего-то ждут, ему надо что-то делать, а что делать, он не знает, поэтому и пьет, собака, по-черному. А они, бурбулисы его, тоже не знают, дергаются, подбрасывают ему подозрения или чушь откровенную, — они ж идиоты, опыта нет!
— Ты что-то задумал, Миша?
— Естественно. Союзный договор, конфедерация республик в любом количестве: пять, десять, пятнадцать… — кто подпишет… тот и подпишет, какая мне разница, я ж у них все равно Президент. И не ждать Россию! Потом присоединится. Главное, что б больше двух, остальные республики — подтянем. Если больше двух, я — Президент. Договор не пойдет под откос, вот увидишь! Нурсултан подпишет, киргизы и туркмены подпишут (они у нас что угодно подпишут), Тер-Петросян подпишет, они ж христиане, вокруг мусульманский мир, зачем им изоляция? Гамсахурдиа — заставим, Вадим говорит, он там предал кого-то и с тех пор связан с органами, — то есть проблема, по большому счету, только в России.
— А Украина?
— Погоди, погоди с Украиной, сейчас скажу. В мире как? Есть федерации, которые на самом деле конфедерации. Материала в моем распоряжении было очень много. И Ельцин, я так понял, не отказывается, хотя ваньку валяет! На Госсовете Снегур хотел нам впаять: Президента страны не то выбирают, не то назначают парламенты суверенных государств, — иначе, мол, ничего не получится. Тут я разозлился: быть куклой, свадебным генералом, чтоб каждый ноги вытирал о Президента — на это идти нельзя. Я сказал о своей приверженности. Для меня возврата быть не может, иначе — политический тупик. Мы заложили много бомб, если так пойдет, то запутаем весь процесс; должен быть полномочный и властный глава государства с мандатом от всех народов. Гляжу на Ельцина: рожу отворотил, но молчит. Уломал все-таки: Президент избирается гражданами всех суверенных государств — членов нового Союза. Как проводить выборы в самих государствах, пусть каждый решает как хочет. Можно через народ, можно через выборщиков… скажем, сто лучших людей… аксакалы или ещё кто… выбирают главу своей республики. Ельцин дернулся: это хорошо, говорит, через выборщиков, как в Америке. Представляешь?! Наш самородок… уральский… понятия не имеет, как Америка избирает Президента!
Дальше — пошло-поехало. Ельцин настаивает, чтоб парламент был бы однопалатный. Из делегаций, значит, от парламентов государств. Я круто против. Я ж опять, получается, марионетка! Хорошо, говорю, от Туркменистана будет пятьдесят депутатов и от России — пятьдесят. «Что?!!» — взревел Ельцин. «А ты думай, что выносишь, думай!..»
Сдался. Но 26-го все-таки подпишем… Должны подписать! Новый договор — новое государство. Горбачев показал и ещё покажет! Он же трус, этот Ельцин, удар не держит. Я знаю, чего он боится… Он боится, что я возьму его письмо после октябрьского пленума и в газеты отдам! Плевать, что личное!..
— Какое письмо, Миша?
— А где он передо мной на коленях стоит, пишет, что у него все от водки, весь его гражданский порыв! Я даже слова эти помню: «постыдная уральская болезнь»!
А ножницы в брюхе, — это как? Решил покончить с собой, избавиться от мучителя Горбачева, так кончай, черт возьми! Нет: нажрался, облевал государственную дачу, пошел искать нож, а ему ножницы попались, — это политик, а?
Остается Кравчук. Но тут не сложно. Кравчук деньги любит, не успел в Президенты пролезть — купил дачу в Швейцарии. Трубин, прокурор, идет ко мне: что, Михаил Сергеевич, делать будем? Звоню Кравчуку: «Эй, нэзалежный, с ума сошел? Может, у тебя там и прописка есть?» Он в слезы: «Михаил Сергеич, то ж не дача, то ж хатынка, нызенька-нызенька…»
— Рыбу будешь?
— Что рыбу? — не понял Горбачев.
— На горячее.
— А, рыбу… нет. Без рыбы посидим.
— Пятнадцать республик уже не получится, Миша. Прибалтики нет.
— Я не забыл, — усмехнулся Горбачев. — Ну хорошо, ушли и ушли, зато американцы спокойны. Да Бурбулис с лета, чтоб ты знала, строчил меморандумы, как развалить Союз, варианты просчитывал. Не знаю, читал ли Ельцин эти бумажки, но Саня Руцкой одну такую папку приволок ко мне: Саня у нас государственник, ему ж за них стыдно. Ельцин в «Штерне» говорит: в Ново-Огарево, видите ли, Россия уступила Горбачеву больше, чем нужно! Вот они, бурбулисы его… это они, сволочи, пьяницу нашего на наклонную ставят, причем по сильно скользящей, но справимся: сейчас Ельцин в Германию едет, посмотрим, как Коль его примет, посмотрим… Хотя и Егор Яковлев, и Микола Петраков, в один голос, правильно говорят: нельзя недооценивать Ельцина как опасность, для него люди — не люди, всё, что сейчас, сплошное купецкое самодурство, этот мужик что хочешь взорвет…
Она смотрела на Горбачева и не верила ни одному его слову.
— Значит, что мы имеем? — спросил сам себя Горбачев. — Усугубление всех противоречий, раз. Мы втянулись в дебаты, чтобы отсеять одно от другого и, откровенно говоря, потеряли время. Дальше: выход на Союзный договор. Нэ…залежность так нэзалежность, пусть их, республик, будет сколько будет, мне наплевать, я-то все равно у них Президент, то есть не наплевать, конечно, но берем шире: создадим определенное умонастроение и опять получим целостную силу, гарантирую!
Тихо вошел официант и застыл у дверей.
— Что вам? — спросила Раиса Максимовна.
— Огурцы сейчас будут, Михаил Сергеевич…
— Ладно, я передумал, — махнул рукой Горбачев.
— Несите, несите, Михаил Сергеевич любит огурцы, — властно сказала Раиса Максимовна.
Первая леди страны была печальна.
— Ты же знаешь, Миша, этот… уральский… никогда не подпишет документ, который нужен Горбачеву. А без России, без Кремля ты будешь просто никому не нужен… Если нет России, где будет твой кабинет? В Ташкенте, что ли?
— Знаешь, — Горбачев откинулся на спинку стула, — когда я с ним один на один, он вполне вменяемый…
— Ты так меняешься к нему, Миша… — медленно, как бы цедя слова, сказала Раиса Максимовна.
— Я не меняюсь, нет, — Горбачев оживился, — но в плане направленности, в плане видения ближайших перспектив принципиальных расхождений у нас сейчас с Ельциным нет. А он — и вправду забавный. Стасик Шаталин сегодня пошутил, ты послушай: Ельцин, значит, приволок герб России — похвалиться. Глядим, кустарник какой-то, не поймешь, что напихано, и орел лезет с двумя головами и при короне. «Ну, — Ельцин тычет пальцем в орла, — на кого он похож? (Намекает, видно, что на него, на Ельцина.) Кто этот орел, если одним словом?» — «Урод, господин Президент!» — брякнул Стасик.