Подошел адъютант: опять Коржаков.
«Замучил, гад», — поморщился Грачев.
— Чего, генерал?
— А ничего, Паша. Нич-чё хорошего. Позвони, говорю, шефу, он ждет.
— Ветер тихнет, слышишь? Сейчас будет хорошая сводка.
— Позвони, бл…, — Коржаков кинул трубку.
Борис Николаевич был на даче.
— Алло, у телефона генерал-полковник Грачев. Соедините с Президентом… Пожалуйста.
Ельцин тут же снял трубку.
— Товарищ Президент Российской Федерации! В военных округах на территории России все в порядке! Докладывал Председатель Государственного комитета РСФСР по оборонным вопросам, генерал-полковник Грачев!
— Ишь ты… — хмыкнул Ельцин.
— Теперь, товарищ Президент, разрешите доложить по вылету на объект…
— А што-о тут докладывать?.. — Ельцин не произносил, а как бы отрыгивал из себя слова. — Замутили, понимаешь, всех, напредлагали Президенту, а теперь прячетесь…
— Я не прячусь, — доложил Грачев. — Я на даче, Борис Николаевич!
Ельцин был пьян.
— Бо-орис Николаевич…
— Шта? Я — Борис Николаевич, и шта?! Значит, так. Вы — на вертолет, мы — в машины. Мы… на машинах поедем, вы — по небу. Вопросы есть?
— Никак нет, товарищ Президент! Буду с гордостью встречать вас на объекте!
— Тогда вот давайте, летите, — смягчился Ельцин. — Ну и… поаккуратней там, понимашь.
— Есть, товарищ Президент, быть аккуратнее!
— Хорошо. Если получится — свидимся… еще.
Ельцин повесил трубку.
Любые ситуации Грачев оценивал по принципу «дважды два — четыре» и не имел привычки терпеть непонятное.
Судя по всему, это действительно нравилось Ельцину. В чем-то главном Ельцин был на редкость примитивен, а примитивный человек не любит непонятных людей, он быстро от них устает.
Грачев нервно ходил по дорожкам леса, похожего на парк. Еще больше, чем хамство Ельцина, ему не нравилась предстоящая встреча с Шапошниковым.
Он знал, что начальство, которое в личном общении (с подчиненными, пусть даже высшими генералами) хочет, чтобы его не воспринимали как начальство, самое плохое начальство на свете. Новый министр обороны с удовольствием дружил бы абсолютно со всеми, но как только главнокомандующий Горбачев проявлял волю, Шапошников безропотно рубил любые головы — направо и налево.
Известив войска о своем вступлении в должность, Шапошников почти месяц чистил армейские ряды от влияния ГКЧП. Сразу, приказом № 2, из армии был уволен космонавт Алексей Архипович Леонов, дважды Герой Советского Союза. Утром 18 августа генерал-майор Леонов, возглавивший отряд космонавтов после Юрия Гагарина, имел неосторожность подписать у Бакланова, главы ВПК, какую-то служебную бумагу. Вроде бы Бакланов что-то говорил ему о ГКЧП… И понеслось! Грачев хорошо знал Леонова. Полет космонавтов Беляева и Леонова на аварийном «Восходе», выход Леонова в космос, чуть было не закончившийся трагически, и аварийная посадка (Беляев вручную посадил корабль) в снегах под Мурманском были легендой среди летчиков. Через неделю после отставки Алексей Архипович, любимый гость на всевозможных презентациях, столкнулся — на глазах Грачева — с Шапошниковым.
— Что вы сделали со мной, Евгений Иванович? Лучше б убили, честное слово…
— Слушай, Алексей, должность такая… ты пойми… в конце концов! Давай выпьем, хочешь?..
Шапошников улыбался широко, как голливудская звезда.
Подошел адъютант:
— Товарищ генерал-полковник! Министр обороны Советского Союза подъезжает к воротам. Прикажете отворять?
Грачев терпеть не мог адъютантов. Они смотрели не в глаза, а в рот.
— Отворяй!
Огромные ЗИЛы Шапошникова тяжело въехали во двор. Головной ЗИЛ в обиходе именовался «лидер», второй — машина спецсвязи. Ядерный «чемоданчик» был не только у Горбачева, но и, разумеется, у министра обороны, у начальника Генерального штаба; голосование происходило несколькими кнопками, то есть один Горбачев или один Шапошников ничего (в этом смысле) сделать не могли. Следом за ЗИЛами юркнула «Волга» с охраной, а машины ГАИ деликатно остались за забором: им здесь не место.
— Павлик, я тут! — Шапошников открыл дверцу и, не вставая, свесил ноги на землю.
— Здравия желаю, товарищ министр обороны! — прищурился Грачев, но честь не отдал.
— Здравствуй, Паша. — Шапошников протянул Грачеву руку. — Угостишь чем-нибудь старого летчика?
— У… а то! Выпускай шасси!
Грачев полуобнял Шапошникова и повлек его к беседке, где по-походному, без скатерти, был накрыт стол.
— Слышишь, как птицы орут? — спросил Шапошников.
— Я в природе не разбираюсь, — мрачно ответил Грачев.
Странно все-таки устроены госдачи: асфальтовые дорожки постоянно напоминают, что ты — чиновник, а фонари и зеленые скамейки, напиханные среди деревьев, отбивают всякую охоту к уединению.
— Подскажи, Павлик, что делать будем, — начал Шапошников.
— Сначала пива холодного, и тут же — на коньяк!
— Я не об этом. Ты знаешь, что в Завидово?
— Охота.
— Нет, Паша. Охоты не будет.
— Тогда что туда переться?
Шапошников улыбнулся:
— А это, Паша, вопрос философский.
— Какой-какой, Евгений Иванович?
— Философский.
— Наливаю…
— Мне коньяк. Хватит, хватит…
— Н-ну, где моя командирская кружка?!
Кривое пузатое чудище из белого алюминия находилось тут же, среди бутылок.
— В Завидово, Паша, будет принято решение отделить Россию от Советского Союза. Твое здоровье!
— А на кой хер, Евгений Иванович, ей отделяться?
— Вот это, Паша, я и сам не пойму.
— Значит, озаримся!
Грачев по-гусарски согнул локоть и припал к кружке.
— Меня с утра вызвал Бурбулис, — продолжал Шапошников, — ввел в курс. И попросил меня… как министра… переговорить с тобой. Упредить, значит.
— Ишь как… — сморщился Грачев. — А Бурбулис, между прочим, мог бы и сам жопу поднять!
— Ну, генерал, какое настроение?
— Сказать «хреновое» — значит ничего не сказать.
— И у меня, Паша, хреновое.
Где-то там, наверху, гаркнула ворона, напугала воробьев и притаилась, подлая, оторавшись.
— ГКЧП тоже так начинался, — сказал Грачев. — Придумают черт-те что, а нас потом — к стенке.
— Лучше к стенке, чем в отставку, — пошутил Шапошников.
— Да это как сказать…
Помолчали. В беседку ползла осенняя хмурь, небо как могло прижималось к земле, будто от холода.
— Зачем все-таки Союз рушить… а, Евгений Иванович?
— Михаил Сергеевич остое….л, — объяснил Шапошников.
— Ну и что теперь?
— А как ты от него избавишься? Убивать — жалко, вот и приняли, значит, другое решение.
Шапошников отвернулся. «Как же он их ненавидит…» — вдруг понял Грачев.
— А с армией что будет, Евгений Иванович?
— Бурбулис говорит, все вроде бы остается как есть; Генштаб в Москве, на месте, в республиках Москва руководит по общей линии, а по продовольствию, соцкультбыту и т.д. — местные.
— Двойное подчинение?
— Ну, вроде как.
— Все ясно.
— Что тебе ясно?
— Офонарели, что…
— Короче, Паша, я сам не понимаю. Россия — уходит, а осенний призыв — остается. Выходит, хохлов набираем как иностранцев, что ли? Так это уже не хохлы будут, это тогда наемники. Ты не смейся: округа как были, так и стоят, только статус у них, говорит Бурбулис, другой. Я, значит, спрашиваю: «Геннадий Эдуардович, объясните, Киевский военный округ это теперь Группа советских войск под Киевом, я правильно понял?» А он, бл… обиделся, вроде я из него дурака делаю!
Грачев захохотал так, как могут смеяться только военные.
— Еще малек, Евгений Иванович…
— Неудобно, слушай. Ехать пора.
— ГКЧП тоже вот так начинался, — повторил Грачев, разливая коньяк.
— Ну…
— Почему, спрашивается, орут, что ГКЧП — военный переворот, а? Почему — не вице-президентский? Там ведь Янаев был, верно? Они все… это ж не Картер, который, кто-то рассказывал, говорил Беквиту накануне Ирана: «Знайте, полковник, если штурм провалится, за всё отвечаю я, а не вы…»