Судьба смеялась над Руцким, он все время залетал не туда. Вроде бы счастливчик: попал в афганский плен — вышел на свободу (не то что вышел, привезли!), через неделю — Герой Советского Союза. Явился «на гражданку» — тут же стал народным депутатом и (через несколько месяцев) — вице-президентом Российской Федерации. А судьба, оказывается, посмеивалась над ним: Руцкой все время оказывался не там, где нужно, был не с теми, за кем будущее, — ну что тут сделаешь?
Сначала Руцкой заискивал перед Ельциным. Заметив, в каких ботинках ходит Президент России, Руцкой тут же приволок целую кучу коробок: это вам, Борис Николаевич!
Ельцин не взял. Покраснел… и так зыркнул на Руцкого, что вице-президент тут же покинул кабинет.
О ботинках Ельцин запомнил. Он не прощал унижения.
— Приватизация на подходе? — спросил Акоп.
— Так точно, — кивнул Руцкой.
— Акции как на Западе, да? В свободной продаже?
— А черт его знает, этого Гайдара, Акопчик! Ему надо как можно скорее заводы раздать, класс собственников нужен, потому что собственник, — Руцкой икнул, — б-будет, Гайдар говорит, платить раб-бочим стока, что им не надо будет на митинг… это Гайдар в книжках увидел…
Руцкой вернулся к столу и налил себе водку.
— Дурак Гайдар, — уверенно сказал Акоп, — с чего он взял, что завод у меня будет работать лучше, чем у Брежнева? Производительность труда… что, от формы собственности зависит, что ли?..
— А ну их в зад…
Руцкой поднял рюмку:
— За нас, Акопчик!..
Акоп понял, если он выпьет, он умрет. Но выпил.
— Вот я, Александр Владимирович, профессионал… я в бизнесе вон как кручусь: от милиции — терпел, от Андропова — терпел, в тюрьме был… и все своим горбом… — уникальная ситуация! Но я такой один. От Пушкино до Мытищ, вообще один… вот Саня есть… в Калининграде, фамилию не вспомню… только мы можем распорядиться заводами-то, двое нас, других нет, а заводов — под сотню… Собственники, а? Где раньше были? Ты мне отдай и хорошо будет! А другие — кто? Люди ниоткуда. Если при деньгах, значит, бандиты… Вон у нас соколята, братья Соколовы то есть… Старший — наркоман. Три куба в день, не хило, да? И завод что… ему достанется? Ему?! А он не упустит! Если будет — хватай кто может, он схватит, с кровати встанет, колоться бросит, схватит завод и снова — три куба в день!
— Да, — кивнул Руцкой, — картина…
— Что будет? Что?! Они ж ничего не умеют, соколята эти: завод — получат, а бабки в него не вложат, не приучены… будут гнать цеха, гнать, а когда станки сдохнут, сломают завод к чертовой матери, на металлолом пустят… А землю заводскую… под таможню определят, под терминал, она ж их, в общем, земля наша… а терминал выгодно! Бандитской Россия станет, Александр Владимирович, бандитской, нельзя по Гайдару-то… нельзя так в России. Он же, Гайдар, о криминале воо-ще ничего не знает, а лезет… лезет с советами… идиот!
Руцкой задумался… — или показал, что задумался:
— Я им все время, Акопчик, твержу — смотрите, суки, кому продаете…
— Не углядишь! Никак не углядишь, Александр Владимирович! Соколята, у них опыт, светиться не будут, через подставных купят. Чего светиться?
— Тэтчер как, Акопчик, делала? Загибается государственный завод — Тэтчер тут же, пока завод не сдох, вкладывает в него бабки… у правительства, Акопчик, бабки берет, у правительства, поднимает завод до какого-то уровня и только после этого — только! — ищет нового владельца… Я узнал об этом — иду к Гайдару: куда спешишь, мудила? А я, Акопчик, не чураюсь, сам хожу иногда, хотя как должностное лицо — могу и к себе… пригласить… Но они что сделали? В указе написали, что вице-президент участвует в заседаниях правительства с совещательным голосом. Только с совещательным! Звоню Шахраю: Сережа, убери с «совещательным», мне ж стыдно! Вот и выходит, Акопчик, вокруг одного крутимся, — будет у меня тыл, будут и песни. Понял?
— А у приватизации какая цель, — Акоп тянул время, — экономика или политика?
— Больше политика, конечно. Я ж поясняю: нужен класс собственников.
— И неважно, кто этот класс?! Бандиты, воры… суки разные?
— У Гайдара и у парня… у этого, Чубайс… называется, времени нет, они коммунистов боятся. Реванша. Будет собственник — реванша в России не будет. Не получится.
— А что с заводом будет — наплевать?
— Наплевать, конечно, заводов много.
— Раз так, Ельцина никто не остановит, — протянул Акоп.
— Я остановлю.
Руцкой отвернулся к столу и налил себе рюмку.
— Выпьешь, Акопчик?
— Да… нет, Александр Владимирович…
— Твое здоровье!.. Ельцин, Акопчик, конь-тяжеловес, — Руцкой ладонью вытер рот и усы. — В какие сани его запряжешь, те он и потащит: обком так обком, демократы так демократы… Он власть любит, а как сани называются — ему все равно.
— Не ошибетесь, Александр Владимирович?
— Ошибусь, ты чё… — рыдать будешь?
— Если я с вами, значит, до конца…
— Вот это разумно! Если Россия убедится, что Ельцин — алкаш законченный… снять на камеру, как родной Президент под столом в блевотине валяется… — импичмент будет, понял? Съешь помидор!
— С удовольствием.
— Но не сейчас, не сейчас, — продолжал Руцкой. — Зачем спешить? Он Россию за год не развалит, ба-альшая Россия… — это хорошо. А навертит столько… сам себя свалит — вот увидишь!
— С нефтью-то успеем, Александр Владимирович?
— Еще как! Детали с Белкиным обсудили. Я, Акопчик, своих не сдаю, шоб ты знал.
— Моя порядочность, Александр Владимирович…
— Лады, — обрубил Руцкой.
— Тонн бы пятьсот-семьсот. Тысяч…
— Погоди, это много иль мало?
— Копейки.
— Так ты больше бери!
— Больше не вывезу.
— Ведрами вывезешь, ведрами! Давай, Акопчик, — Руцкой поднял рюмку, — шоб у тебя все было и шо-б теб-бе за это ничего не было!..
Они выпили и поцеловались.
«Слышал бы Ельцин!» — подумал Акоп.
Вице-президент России проводил его до лестницы.
— Запомни… — Руцкой поднял вверх указательный палец. — Я, бля, от-кро-ве-нен!
Нет, он все-таки набрался!
Больше всего Акопу не понравилась именно откровенность Руцкого.
«С чего вдруг? — размышлял он. — Белкин дал гарантии? Наверняка. Но я что теряю?.. Предлагают трубу. Просят не забыть. Хорошо? Понятно? А что ж тут непонятного, от себя одна только курица гребет, а мне назначено встать…»
Руцкой вернулся в комнату, где его уже ждал Тараненко. Начальник охраны доложил, что разговор с Юзбашевым полностью записан и кассета уже в сейфе.
33
Смешно, конечно, но говорить о делах они могли только по ночам, днем некогда. Она по-прежнему болела: рука двигалась, но плохо, зрение вернулось, но без боковых полей, справа и слева — белая пелена. Мысль о том, что она — инвалид, была невероятной, невозможной; эта мысль её убивала. Она плохо ходила без посторонней помощи, но просить помочь стеснялась и потому редко бывала на свежем воздухе. Все изменилось, вся жизнь — она ненавидела Ново-Огарево, дачу, которую раньше любила, о которой заботилась. Ненавидела, все ненавидела, все!
Горбачев знал: если «первая леди» молчит, отворачивается, когда он хочет с ней разговаривать, значит, ей есть что сказать, есть, но если она скажет эти слова — все, конец.
— Что, Захарка, боишься?
— Спи, Президент. Потом поговорим.
Боялась!..
Катя, внучка, рассмешила за завтраком:
— Бабуль… ты в Бога веришь? Бабуль, зачем Бог придумал крокодилов, а?
— Видишь ли, Катюша, это закон природы… — начала Раиса Максимовна. — В природе все сбалансировано, все гармонично, на контрастах…
— Не, бабуль, а крокодилы зачем?
— Катя, я повторяю: это — природа, — здесь все красиво и ничего лишнего; у природы своя целесообразность… — что ж ты не слушаешь, Катя?..
Надо же, Лигачев бесился, если его звали по имени-отчеству, Егор Кузьмич… Так бесился, что придумал себе новое имя, гордое, как ему казалось, — Юрий Кузьмич!
Захарка — лучше, чем Раиса, теплее, но Раиса — красиво… Императрица Раис… а, черт, откуда здесь комары?.. Вся сырость в доме от бассейна, слить его надо к чертовой матери, декабрь на улице, а в доме комары!