Раиса Максимовна знала, что она будет с ним всегда, до конца, что он — её судьба. А Михаил Сергеевич? Сам он? После Фороса её вдруг кольнула мысль: если бы Михаилу Сергеевичу снова, ещё раз вернули бы ту ослепительную власть, какая была у него в 85-м, но с условием, что её, Раисы Горбачевой, не будет рядом с ним… вот как бы он поступил?..
Нет, есть вопросы, которые человек не имеет права себе задавать…
Кто-нибудь догадался, что, разрушив Советский Союз, он прежде всего разрушил себя и свою семью?..
Теперь она лежала в больнице. Ей не говорили, что все-таки у неё с кровью, успела ли эта сволочь, рак, окунуться в её кровь, но для Раисы Максимовны все это было не так уж и важно, ибо болезнь пришла в её сердце, в её нервы и в её душу.
Позвонил дежурный. Михаил Сергеевич просил передать, что он обязательно будет сегодня вечером.
10
Нет, Ельцин не мог понять своих министров — силился, но не мог. У них наглость — в крови! Ребята толковые, грамотные, но ведут себя так, будто они заскочили в правительство всего на полчаса, сделав ему, Президенту России, одолжение.
«Гордые-гордые, а меня-то страшатся», — усмехнулся Ельцин. Он возвращался из «Макдоналдса» и был не в духе. Настроение изгадил Бурбулис, добавил «Макдоналдс». На самом деле Борис Николаевич был не любопытен, но в «Макдоналдсе», в этом желтом скворечнике с кривой буквой «М», для Ельцина всегда было что-то загадочное. А тут, на протокольном обеде, ему подали бутерброд с котлетой. Как его есть-то? Руками? Или, как положено Президенту, ножом и вилкой (на столе их не было)? Ельцин покрутил головой: Коржаков ел руками. Как быть? Ельцин помедлил… взял «биг-мак» в руки… — и тут же обдряпался. Покраснев, Ельцин одним махом закинул «биг-мак» в рот, тут же съел что-то ещё (он даже не понял что), быстро запил это все кока-колой и теперь чувствовал, что кока-кола вот-вот разорвется у него в животе, как динамит.
Ельцин не верил Бурбулису. Тем более он не верил в его отставку. Ельцин давно понял: люди, которых он привел во власть, ведут себя как холодные фокусники — почти все. Недоверие к Бурбулису появилось у Ельцина сразу, как только Бурбулис и Полторанин нашли Гайдара. Его привели в баню (это было на даче у Ельцина), причем прямо в парилку. Гайдар ужасно волновался; он не любил баню и не знал, как здесь, в бане, надо себя вести. Гайдар разделся (баня все-таки!) и предстал перед Ельциным абсолютно голый, как новобранец на медкомиссии. Здесь же, в бане, Ельцин подписал Указ о назначении Гайдара заместителем премьер-министра. Но только с третьей, если так можно сказать, попытки, да и то под сильным нажимом Бурбулиса: Ельцину не нравился Гайдар, не нравилась его самоуверенность, Ельцин быстро понял, что Гайдар не любит людей, что его интересует экономика, но не люди, будто экономика — не для людей. Тогда, за ужином, после двух стаканов «Юбилейного», любимого коньяка Ельцина, Бурбулис все-таки убедил его: быстрые результаты в промышленности будут только в том случае, если в правительстве появится человек, который с удовольствием зароется, как свинья, в грязь, оставленную Рыжковым и Силаевым. Самое главное отпустит цены. Объявит рынок. Да, этот парень, Гайдар, будет проклят, но, может быть (есть шанс!), все-таки двинет экономику вперед. Бурбулис искал человека на роль Великого Инквизитора. Или козла отпущения, это как получится. А привел — мальчишку, который имел такую рожу, будто его только что оторвали от корыта со сгущенным молоком. Ну и черт с ним, решил Ельцин, — пусть старается! Гайдар так хотел создать свое собственное экономическое чудо, что не сразу сообразил, в какой ловушке он оказался. Бурбулис отвечал в правительстве только за кадры, а Гайдар жадно хватал все новые и новые куски: министерства экономики и финансов, промышленности, сельского хозяйства, транспорта, топливной энергетики, торговли, материальных ресурсов, экологии и природопользования, связи, жилищно-коммунального хозяйства. Кроме того, государственные комитеты по управлению госимуществом, по архитектуре, по антимонопольной политике и т.д. и т.д. На самом деле Ельцин просто устал выбирать; если у Ельцина что-то сразу не получалось, он быстро опускал руки — черт с вами, ребята, делайте что хотите! Пост премьер-министра Ельцин предлагал Юрию Скокову, заместителю Силаева. Разумеется, Скоков согласился, но на Скокова ополчились демократы. Хорошо, — Ельцин позвонил Святославу Федорову. Опять неудача: против Федорова был Хасбулатов… Черт с ним, Гайдар так Гайдар; в конце концов Ельцин выбирал цель, а не вице-премьера, пусть хоть кто-нибудь начнет эти реформы!
Начали. Гайдар и Бурбулис тут же набрали министров. Познакомившись с правительством, Ельцин воодушевился: как хороши, как молоды!
Через неделю, на первом заседании Совмина, Гайдар попросил слово и предложил членам правительства дать торжественную клятву: никто из них не будет владеть акциями, участвовать в приватизации, заниматься личным обогащением; новые министры будут жить только интересами народа и служить ему верой и правдой.
Идею, видно, подсказал Бурбулис: он-то знал, как угодить Ельцину!
…Все встали. Гайдар произнес клятву. Ельцин тоже встал. Он был строг и красив в эту минуту.
— Клянусь… клянусь… клянусь… — бормотали министры.
Вдруг из зала раздался тихий голос Андрея Козырева, министра иностранных дел:
— Борис Николаевич, а… можно мне… с мамой съехаться, две квартирки на одну большую в центре поменять… в порядке исключения…
— Можно, — поперхнулся Ельцин. — Меняйте!
Клятва — оборвалась.
Нет, нет, Ельцин не понимал этих ребят, не понимал! Он чувствовал, что их психология (психология отличников) коварна, что они плохо знают свой народ, страну, в которой они живут. А Бурбулис убеждал его, что это он, Ельцин, ничего не смыслит в экономике, что через каких-нибудь пять-семь месяцев реформы Гайдара дадут сногсшибательные результаты.
Не смыслю? Ельцин обиделся. Черт с ними, с ценами, в конце концов, главное, чтоб эти сопляки убедились, что с Президентом России надо, понимаешь, считаться, он в Свердловске и не такие дела заворачивал…
Ельцин был мелочен.
Куда, куда этот Бурбулис денется, кому он нужен, змей с птичьим голосом, — в отставку, а? Нашел, значит, чем испугать Президента!
Наина Иосифовна, его супруга, не любила Бурбулиса больше всех. На банкете в честь победы Ельцина на президентских выборах Бурбулис быстро напился, облевал стены здесь же, в зале, пописал куда пришлось и приполз обратно за праздничный стол…
Сегодня утром Ельцину почудилось, что Бурбулис вообще относится к нему как к своему инструменту. Подозрений Ельцина было достаточно, чтобы убрать его из Кремля в двадцать четыре часа.
«А вот возьму… щас… и спрошу: где заявление? — рассуждал Ельцин. — Шта он ответит?..»
Кортеж машин объезжал Кремль, чтобы въехать через Боровицкие ворота. У Ельцина были слабые сосуды, мозг страдал от кислородного голодания, поэтому он редко смотрел в окно: кружилась голова.
«Шта, позвонить?»
Телефон пискнул сам. Ельцин вздрогнул. Всегда было одно и то же ощущение: если в машине звонит телефон, значит, что-то случилось.
Александр Коржаков, начальник охраны, снял трубку:
— Служба безопасности.
Коржаков сидел впереди, рядом с Игорем Васильевым, постоянным шофером Президента России.
— Одну минуту, доложу. — Коржаков повернулся к Ельцину. — Это Горбачев, Борис Николаевич.
— Сам?
— Нет, телефонистка.
— Соединяйте.
Коржаков молод, сорок с небольшим, выглядит — на пятьдесят. Ужасно неуклюж: Коржаков с миниатюрной телефонной трубкой в руке все равно что медведь с дамской сумочкой. Сейчас будет цирк: Горбачеву скажут, что Ельцин у телефона, он разразится длинным радостным приветствием, Коржаков выдержит паузу и гордо ответит, что Президент России сейчас возьмет трубку.
Нет, черта с два!
— Это кто, Коржаков… что ли? — поинтересовался Горбачев. — Рад тебя слышать, Коржаков, как твои дела?