— Я от своих слов не отказываюсь! — с гордостью произнес антиквар и толкнул инструмент ногой.
— Можете идти, — предложил майор. — Конфликт разрешился.
На улице Колька хотел было вдарить ногой по фаре «мерседеса», но передумал. Азербайджанец нажал на газ, и взвизгнувшие колеса обдали рясу грязью. Колька лишь сплюнул в сердцах. Повесил аккордеон на плечо и пошел искать дом Зоненштралей.
Ему удалось это сделать гораздо легче, чем деду. Уже через полчаса он нажимал на кнопку звонка небольшого, но ухоженного дома. Прождал три минуты, видимо в доме никого не было, хотел уже уходить, но тут замок щелкнул, и дверь открылась.
На пороге стояла молодая девушка, одетая во все черное. Она была очень худа, и черное обтягивало ее тело.
— Что вы хотите? — спросила девушка у странного незнакомца.
— Я ищу Альфреда и Анну Зоненштраль, — ответил Колька и посмотрел в ее большие карие глаза.
Она удивилась.
— Они умерли, — сказала.
— Прошу меня простить… Вы по ним носите траур?
— Вовсе это не траур. Я всегда ношу черное… Дедушка умер девятнадцать лет назад, а бабушка пять лет, как за ним последовала…
Она по-прежнему смотрела на него с удивлением, а он смотрел на нее, потому что не мог оторвать от ее лица взгляда.
Она улыбнулась, и он огорчился, что у нее такие бледные губы. Наконец произнес:
— Этот инструмент когда-то принадлежал вашей семье, наверное прадеду или деду…
— Откуда он у вас?
— Дело в том, что…
— Не хотите ли пройти в дом?
Колька долго вытирал ноги, а потом вошел в небольшую, но светлую гостиную. Поставил аккордеон на мягкий ковер.
— Кофе? — предложила она.
— Просто стакан воды.
Она пожала плечами и вышла на кухню. Оттуда спросила слегка печальным голосом:
— Вы француз? У вас чудовищный акцент.
— Я русский, — ответил Колька и понял, что нашел то, что искал всю жизнь.
Еще он понял, что Господь внял его последней молитве и подарил ему любовь.
— Спасибо, Господи! — прошептал Колька.
Она принесла ему воды, рукой указала на кресло и сама села неподалеку, уставившись на него карим цветом глаз своих.
— Вы что-то хотели рассказать мне, — напомнила она, взявшись ладошкой за ладошку.
— Да-да, — ответил он, а сам беззастенчиво разглядывал тонкие длинные пальцы с коротко стриженными ноготками.
— Итак… — она улыбнулась, а он так обрадовался ее улыбке, словно вечность ее дожидался без воды и хлеба…
Рассказывал ей до самого вечера, не только дедовскую историю, но и свою. Ничего не пропускал, наполняя ее душу своей жизнью, а она слушала и ловила себя на том, что этот человек каким-то странным образом входит в ее существо, волнует грудь своим мягким голосом, впечатляет грустными, со слезой, глазами…
— Как вас зовут? — неожиданно спросила она, прерывая рассказ на том месте, где он во второй раз, по своей воле, ушел от Агаши.
«Я ушел к тебе», — подумал он и ответил:
— Николай, а вас?
— Миша.
— Русское имя! — удивился Колька. — Только мужское…
— Мне говорили, что французское. Впрочем, какая разница!.. Продолжайте!
Он двигался по дороге своих воспоминаний, а где-то в глубине его нутра уже навсегда прижилось это странное для девушки имя.
Когда он закончил, опустевший от рассказа о собственной жизни, в доме была совсем ночь, лишь вспыхивали на мгновение в темноте кошачьи глаза Миши.
— Ты здесь? — спросил он.
— Да, — ответила она.
— Мой дед убил твоего прадеда…
Странным образом эти слова заставили ее подняться, и она пошла на его дыхание, а он уже раскрывал объятия и совсем не помнил о Боге…
Ее тело пахло первым весенним днем, и на сей раз он был долог и умел, а она стискивала до крови губы, чтобы не закричать, а потом не выдержала и все же вскрикнула, так что окна задребезжали. И он тут подоспел, думая о своей мужской силе с гордыней… Лежал рядом, закинув руки за голову, а она продолжала тихонько стонать… И тут, прислушиваясь к ней, он вдруг осознал, что впервые после обладания женщиной ему совсем не пусто, а наоборот, тело и душа наполнены главным и готовы радоваться и праздновать конец тоски…
Когда он проснулся, солнце било прямо в глаза. Смотрел на него до слез, а потом повернулся к Мише. Лицо ее было бледно, глаза закрыты, и, казалось, она крепко спала. Он погладил ее по щеке, провел пальцами по сухим губам… Ему захотелось увидеть ее обнаженной, и он сбросил одеяло… Ее нога была неестественно вывернута, словно сломался коленный сустав. Вокруг колена поражал своей огромностью синяк… Правая рука девушки была подогнута под спину… Ему показалось, что она мертва, а в следующий момент он подумал, что сам убил ее в порыве страсти. Ее маленькая розовая грудь поникла, словно сорванные персики полежали на жаре. И тогда он закричал:
— Миша!.. Миша!!!
Она открыла глаза, вновь закрыла и застонала. Он целовал ее лицо, а она шептала:
— Ты не виноват… Не виноват… Там возле телефона бумага… Доктор Кальт… Скажи, что Миша просила срочно…
Он выскочил из постели и уже через мгновение набирал телефонный номер…
Доктор уверил, что будет через пятнадцать минут, а когда приехал, оказался злым стариком. Он толкнул Кольку пальцами в грудь.
— Сюда не входить! — и закрыл перед его носом дверь в спальню.
Появился вновь только через час.
— Я не знаю, как это получилось… — начал оправдываться Колька.
— Зато я знаю! — заявил старичок. — Давно вы знакомы с Мишей?
Колька не ответил.
Здесь доктор Кальт увидел стоящий на ковре аккордеон.
— О Боже! — воскликнул он. — Где вы его взяли? Этот инструмент принадлежал Ральфу и исчез, когда его убило осколком гранаты! Я его пытался тогда спасти, но проклятый кусок металла пробил лобную кость! Ральф погиб, а аккордеон пропал!
— Этот инструмент взял в трофеи русский солдат! — объяснил Колька. — Теперь потомок этого русского солдата возвращает его обратно! Я — потомок!
— Да-да… Я не был фашистом! — вскинулся доктор. — Я был армейским врачом!
— Что вы так нервничаете, как будто я вас убивать собираюсь?
— Я не нервничаю вовсе! Я вспоминаю… Так вот, — сказал самую суть доктор Кальт. — У Миши редкая болезнь. В народе ее называют стеклянной.
— Я не знаток в медицине…
— Это когда в костях нет кальция, и они ломаются, как спички! Как вы еще ее всю не переломали!
Доктор уселся в кресло, как у себя дома, то и дело бросая на Кольку злобные взгляды.
— Как же это она решилась? — рассуждал он. — Ведь знала, что может запросто погибнуть!.. Столько молодых людей из богатых семей стояли перед ней на коленях!.. Кстати, вы стояли, беззубый любовник?
— Нет, — признался Колька, прикрывая рот рукой.
— Надо полагать, что вы и не богач?
— Я богат любовью! Во мне ее столько, что хватит на вечность!
И здесь злобный старикашка нанес русскому тяжелейший удар.
— Я верю, что вы будете любить ее вечность!.. Но вам придется любить только ее душу, телом можете любоваться как художник, в остальном же — полный запрет! Навсегда!.. Второго раза она не выдержит!.. Кстати, вы — художник?
Он ухаживал за ней два месяца, пока кости не срослись. Выносил утку, обтирал тело влажными полотенцами, сам готовил нехитрую пищу, но при этом молчал.
Она жалобно просила, чтобы русский поговорил с ней, но он стоически продолжал молчать. Она плакала и обещала, что непременно сойдет с ума, если Колька хотя бы одного слова не скажет! А он молчал, только чернел день ото дня лицом. С ней случались истерики, и тогда она проклинала его, называя убийцей прадеда, русской свиньей! Случались ругательства и посильней, но он по-прежнему был рыбой, и тогда она просила простить ее и просто пожалеть!.. Он промолчал два месяца… А когда с нее сняли гипс и она, еще слабая, лежала на простыне совершенно обнаженная и прекрасная, а он лицезрел эту муку мученическую, вот тогда он, густо сглотнув, сказал:
— Я отвезу тебя в дивный мир, где ценят стекло лишь за то, что оно прекрасно и услаждает только взор!
Колька взял на плечи трофейный аккордеон и сыграл гимн Советского Союза. Сыграл фальшиво, так как культя обрубленного пальца не доставала до клавиш.