Легко можно себе представить, на какую благодарную почву в душе причетника из Вологды, который пожертвовал семьей и работой ради верности Богу и проповеди христианской веры и нравственности, падали эти слова. Во всяком случае его дальнейшая жизнь была очень похожа на жизнь Иеронима, а его последующая проповедь, во время которой он постоянно пользовался трудами Златоуста, как бы продолжала работу архимандрита Дионисия. По своему духу проповедь Неронова вполне согласовывалась с мыслями и традициями Максима Грека. Но по своему методу, по силе обличения нравов и защиты учения Христа он очень напоминал флорентийского монаха. И можно сказать, что дух Златоуста и Максима Грека, а может быть, и флорентийского проповедника аскета Савонаролы позже передался и последователям Неронова, которых теперь называют старообрядцами.
Может быть, еще больше, чем эта книжная богословская и идеологическая подготовка, был важен для дальнейшей жизни Ивана его непосредственный личный контакт с архимандритом Дионисием. Помимо больших знаний, Дионисий был замечателен и как личность, подлинно осуществлявшая в жизни заветы Христова учения. Он “был совершенно необычный для своего времени человек, — пишет историк С. Ф. Платонов, который критически сурово относился к русскому прошлому. — Дионисий никого не подавлял и не поражал ни властной волей, ни суровым упорством. Монах — хозяин порученных ему монастырей, монах — книгочий и любитель божественных и поучительных словес, он не имел, казалось, ни охоты, ни способности властвовать и бороться. Всегда с улыбкой и доброй шуткой, с утешением и благостыней ко всем, кто бы к нему ни обращался, троицкий архимандрит всегда был готов уступить в ссоре и перетерпеть обиду и унижение… Почитать, любить и даже обожать доброго, всегда веселого и смирного архимандрита начинали тогда лишь, когда узнавали скромные его достоинства и его удивительную духовную силу… Не всегда заметный для своих культурных сородичей, Дионисий, однако, был заметен для более культурных иноземцев. Иерусалимский патриарх Феофан с особенным благоволением и уважением относился к Дионисию и почтил его многими отличиями, сказав ему: “Назнаменах тя в велицей России посреди братии твоей, да будеши первым в старейшинства над иноки многими по нашему благословению”[21].
Не удивительно, что этот исключительный человек и монах, в “душе которого жили старые заветы, жила мысль о богоизбранности русского народа”[22], так хорошо и любовно отнесся к Неронову и, почувствовав в нем миссионера, послал его продолжать то дело, которое он сам хотел начать в годы Смуты. В монастыре Иван провел “не мало времени”, как выражается автор его жития, и, конечно, имел достаточно времени не только поднять свою религиозную культуру и укрепить свой дух, но и ознакомиться с положением России и православия. Знакомство с культурным и влиятельным кругом образованных русских людей, с которыми он мог встречаться у Дионисия в свободное от занятий и молитв время, несомненно, помогало духовному развитию юного причетника. Среди этих людей было немало видных деятелей Смуты, которые тогда по памяти и документам записывали для потомков печальные события этого близкого прошлого, и было достаточно предлогов для обсуждения на этих встречах судьбы России. События текущего момента легко узнавались от бесконечных богомольцев, стекавшихся из Москвы и провинциальной России в этот самый знаменитый монастырь русского православия. Отсутствие культурных барьеров, которые выросли лишь со времени Петра между разными социальными группами России, облегчали встречи и контакты. В свою очередь вести о положении православия под турками и поляками приходили очень печальные и с воспоминаниями о недавних годах интервенции и анархии только могли заставить любого русского, истинно любящего свою веру человека еще больше думать как о ее будущем, так и о будущем “богоизбранного русского народа”.
Примечания
[1] Лучшие работы о Максиме Греке: Иконников В. Максим Грек и его время. 2–еизд. Киев, 1915;
[2] Иконников В. Указ. соч. С. 513, 534, 535, 560; Канон преп. о. н. Дионисию. С. 120; Скворцов Д. И. Дионисий Зобниновский. Тверь, 1890. С. 173, 339.