Обоснованность моих претензий к «Био» суд подтвердил, так что обвинения в вымогательстве и тем более рэкете отпали сами собой. Когда же дело дошло до финансового положения кооператива, я увидел, как скривились и без того потрепанные физиономии моих бывших коллег. Они что, думали с государством в игрушки играть? Теперь поехали, не соскочишь… Правда, один бог знает, когда они долг отдадут. Разве что после выплаты недоимки по налогам, то есть никогда. Но после семимесячного тюремного томления я был согласен на все, лишь бы выпустили. Не до жиру. Правосудие — темная лошадка с норовом, рядом лучше не задерживаться. К этому решению мы пришли втроем, его же одобрили и адвокаты. А история встреченного в камере угрюмого Дани окончательно убедила нас в правильности выбранной позиции. Получив за групповое ограбление «потолок» по статье — шесть лет, он возмутился и, будучи уверен в своих тылах, подал на пересуд. Дело пересмотрели, грабеж переквалифицировали на следующую по порядку статью — разбой, и дали уже восемь. Мало того, кроме увеличения сроков, он начисто лишился всех льгот, предоставляемых нетяжелой 141-й статьей, и теперь, даже если будет из кожи вон лезть в «активе», освободится не раньше, чем если бы полностью отбыл первый срок.
Словом, мы предпочли сидеть и не трепыхаться. Через неделю приговор был утвержден, и первым же этапом меня отправили отбывать условное наказание в дивное местечко — на кирпичный завод. Все ломали головы, чем руководствовались вершители наших судеб, определившие обоих Русиных в соседний Новомосковск. Все, кроме меня, помнившего свою беседу с опером, в которой к обстоятельному изложению всего услышанного в камере, я присовокупил крохотную просьбочку — не отправлять меня, твердо вставшего на путь исправления, в одно место с хулиганами Русиными.
Не знаю, как уж там приходилось «на химии», но кирпичный завод — вполне подходящее место для перевоспитания грешных душ. Адская жара, пыль, грязь, гнуснейший бардак на производстве не оставляли сил для иных желаний, кроме одного — после работы замертво рухнуть в постель. Пили многие, поначалу и я, хотя и без того уплывал, едва коснувшись головой подушки. Да и похмелье мучило. Откуда брались кретины, работавшие здесь добровольно, без приговора, ума не приложу. Правда, «вольняги», выполняя ту же работу, получали вдвое большую зарплату.
Ну, да не на заработки же я сюда приехал. Из маминых слов после суда я понял, что она будет искать ход к моему новому начальнику, чтобы купить мне досрочную свободу. Так и вышло. Немногим больше года провел я в общей сложности не на свободе за попытку вернуть свои денежки путем, несколько отличающимся от общепринятого. А тем временем в «Био», как я слышал, закрутилась долгая канитель с финотделом, БХСС и прочими контролирующими организациями. Я же, не спеша, по часу-другому после работы, приводил в порядок свою рукопись. Матери отдали ее еще на суде. Честно говоря, то, что получилось, нравилось мне куда больше писаний именитых мастеров жанра. Им не хватало главного — ощущения решетки изнутри. А значит и многие мелкие, но необыкновенно важные детали психологии героев ускользали от них. Не тот был и колорит. Ясно — сколько раз в аннотациях я читал: «…Автор — в прошлом майор линейной милиции… Долгие годы трудился в прокуратуре…», но никогда — «Вор-рецидивист с огромным стажем захватывающе повествует о своей нелегкой и интересной работе». Мне, конечно, повезло с Филей. Да и на ближайшие пять лет я застрахован от каких-либо претензий с его стороны.
Мои соседи по бараку-общежитию после одеколонного или, в торжественных случаях, плодово-ягодного возлияния, лениво интересовались, что я там мараю. Но после того, как я передал авторитетам «химии» просьбу Крикова оказать содействие и создать благоприятную обстановку для разработки «одного сложного плана», меня окружило уютное безвоздушное пространство.
Верховодил всем в общежитии эстонец Калле — тихий, с плоским невыразительным лицом, первый и единственный, кто был прислан из колонии особого режима дотягивать оставшийся до «десятки» год. Начальник спецчасти сразу предупредил эстонца, что на свободе, он не жилец, и ему одна дорога — назад в зону. По любому поводу — и без повода. Но пока Калле держался. Работать, понятно, не работал, но норму ему писали: имея деньги и вес, на «химии» можно жить — не тужить. Калле и не бедствовал — принес из колонии достаточно, да и здесь имел не бросающиеся в глаза, но достаточно постоянные источники доходов: картишки, налоги с тайных торговцев спиртным и наркотиками, а также со всякой трусливой мелкоты, всегда готовой платить, лишь бы ее не трогали. Рекомендаций Фили было достаточно, чтобы эстонец пристроил меня на работу полегче и обеспечил достаточно спокойное существование. Жил «мужиком», «грея» мамиными денежками желающих за меня поработать и заработать. В блатные дела не совался. Да никто особо меня и не звал: доходы здесь были жидковаты, среда не та, так что едва хватало Калле и его окружению на нормальную жизнь. Литературные же мои труды никого не интересовали — любопытство не поощрялось. А книжонка получалась забавная, хотя и не такай гладкая, как «Малая земля».