Строкач вспомнил холеное лицо и весь сытый облик Рухлядко. Неплохо бы смотрелся на каком-нибудь симпозиуме. А пришлось пролеживать бока в камере предварительного заключения в обнимку с пухлым рюкзаком, набитым тем, что посоветовали опытные товарищи. Благо надоумить было кому. Явился «с повинной», сияя, в сопровождении молодой жены, подавшей на него заявление, как на дебошира и хулигана.
— Да успокойтесь, граждане, что это на вас нашло? Смотрите — какая пара, вам ли судиться? Ведь ребенка имеете, — с недоумением увещевал их капитан в райотделе.
— Заявление я не заберу, отказать не имеете права. Есть кодекс, в нем статья для семейных скандалистов ясная. Попрошу его арестовать. А иначе к вашему начальству пойду. Да посмотрите — он ведь и не отказывается!
Все это выглядело как скверный спектакль в провинциальном театрике. Театральной нарочитостью повеяло и от внушительного рюкзака, который Рухлядко-скандалист с усилием переволок через порог. Справившись, он выложил перед капитаном листок. Нечто среднее между явкой с повинной и угрозой непременно, будучи отпущенным на свободу, повторить свои противозаконные действия. Плюс отсутствие постоянного места работы…
Трое суток задержания обвиняемый себе обеспечил. По истечении их также и санкцию прокурора на арест по статье 107 УК УССР. Рухлядко не скрывал удовлетворения.
— Прекрасно выглядите, Александр Ильич. Словно не на нарах — на перине почиваете.
— Вы за меня, майор, не беспокойтесь. Бока не болят. Пока еще не помру. Эта фраза хорошо звучит. И не ставьте на меня. На убийцу Шаха не тяну. Наперстки, лотереи — было, было, но это все в прошлом: со смертью Шаха, думаю, империя пала. Крутить будут — кто от дармового откажется, — но «на подъем», от себя. А с меня довольно. Ни денег не хочу, ни нар. Еще и в самом деле завалят. У блатных у всех крыша не на месте. Шах был ихний до мозга костей, а узнали, как он девочек любил — и конец… Мне лично плевать на эти законы, Танька об этом давно рассказала. Но я помалкивал в тряпочку, и ей велел. Понимал — без Шаха я никто. Наверное, придется климат менять. И не за что вроде, а достанут… Братве кое-какие вещи не втолкуешь, по сравнению с ними, вы — одно удовольствие. Так что всегда рад помочь. Пистолет — Нонкин, заметьте, — сдал, сам сдался, а когда выяснилось, что револьвер Лешика не найден — сразу на Таню указал, для меня правда дороже разных там эмоций…
— Да бросьте вы кривляться, Рухлядко. Вы от закона бегали, как черт от ладана.
— Не от закона в тюрьму прячусь — под крылышко закона. Под вашу защиту. Лучше сало в камере полгода жрать, чем получить заточку в бок после жюльенов в «Национале».
— Насчет сала и прочего это вы быстро сообразили. На сборы ушло полтора часа: продукты, теплые вещи, ну и там прочее.
— Все было готово к паскудному повороту в этой моей сладкой жизни.
— Сладкой? — попробовал усомниться Строкач, — и от такой жизни да в тюрьму?
— Так ведь ненадолго. Нонна на том свете, а мне туда совершенно не хочется. Конечно, теперь, когда Пугень у вас, жена может и забрать заявление о моем предосудительном поведении. Ну, и я, понятно, раскаюсь… И — свобода… — последнее слово в его устах прозвучало печально и как бы с некоторым сомнением. Коротко, остро прыгнули сузившиеся зрачки, не выдержав ответного спокойного взгляда майора. Под глазами залегла тяжелая синева. Устало, обреченно он покачал головой:
— Сладкая, сладкая… Одно беда — профессиональные болезни. Оглянуться не успеешь — и в ящик… Не хочу… Нет, не хочу!..
Умереть не в Израиле
I
«В далекий край товарищ улетает»… В край далекий, почему-то именуемый «ближним». На Ближний Восток. А кем приземлится, стартовав из взбаламученного советского Шереметьева-второго, пусть и с пересадкой в черт ее разберет какого строя — нашего или ихнего — Польше? Какой, кстати, из них теперь наш? М-да, вылетит товарищем, а приземлится господином. Не спекулянтом станет именоваться, а коммерсантом, бизнесменом. А может, если крупно повезет — и миллионером. Настоящим, не «деревянным». Здесь-то крутился, как белка, подставлялся под удары закона и блатных, а пришло время поменять на «зеленые» — копейки вышли. Не стоило хлопот, один риск. Кругом-бегом и десяти тысяч не набралось. Вот разве что контейнер выпустили по дурости бердянские таможенники. Пять тонн как-никак. Хотя, что уж там. Это у нас «Розенлев» — чудо, невидаль, а там — холодильник и холодильник. То же и жизнь тамошняя. Не то что блекнет лопается и отскакивает позолота киношная».