Успех книги «Россия в 1839 году» превзошел все ожидания: во Франции и за ее пределами с момента первого издания были напечатаны и проданы почти двести тысяч экземпляров; и мы вправе задаться вопросом о причинах успеха этого труда, изданного в удачный момент и принесшего своему автору всеобщее признание. Свидетельство де Кюстина появляется именно в то время, когда в Европе все сильнее дает о себе знать определенное чувство. После 1815 г. Россию воспринимают как победительницу Наполеона и лидера Священного союза, превозносимого восстановленными спустя четверть века войн в Европе монархиями. Подобное отношение характерно и для французской элиты периода бурбонской Реставрации, несмотря на то что простой народ сохранил недобрую память о казаках в Париже в 1814 г., а Ж.-Б. Май («Санкт-Петербург и Россия в 1829 г.») датой, указанной в заглавии книги, предназначавшейся для просвещенной буржуазии, обозначил год, когда в России начинается рост деспотизма. Страж порядка, николаевская империя вопреки «политике конгрессов», столь милой сердцу Шатобриана, предпринимает попытки задушить любые ростки либеральных революций. От ее европеизированной элиты ждут, что она направит страну к прогрессу, схожему с тем, которым отмечен век Просвещения в Западной Европе.
Надо было дождаться отмены крепостного права, произошедшей в 1861 г. благодаря царю-реформатору Александру II, и публикации позднее, в 1881 г., книги Анатоля Леруа-Болье «Империя царей и русские», дабы имидж Российской империи медленно начал меняться. Это способствовало неожиданному заключению в 1891–1893 гг. альянса, позволившего Французской республике, родившейся из поражения в войне 1870–1871 гг., выйти из полной изоляции, в которой она с тех пор пребывала. В ту же самую эпоху писатель и дипломат Эжен Мельхиор де Вогюэ публикует в 1886 г. очерк «Русский роман», способствовавший новому росту интереса к русской культуре, благоприятствовавшего появлению в обществе новых представлений о России. Запрещенный в царской России труд де Кюстина будет переиздан в 1930 г., в советское время, поскольку тогдашние управленцы найдут там вызов, брошенный царскому режиму. Будучи убежденным в том, что единственная альтернатива российскому деспотизму заключается только в революционном перевороте, де Кюстин пророчествовал: «Или цивилизованный мир вновь через пятьдесят лет окажется под игом варваров, или Россия переживет революцию – более ужасную, чем та, последствия которой все еще ощущает Запад». Парадоксально, но его труд, благополучно забытый в первой половине XIX в., обретает новое дыхание в годы холодной войны. Джордж Кеннан – один из авторов этого термина – будет даже утверждать в своей работе «Маркиз де Кюстин и его «Россия в 1839 году»[64], что «если это и не очень хорошая книга о России в 1839 г., то в любом случае это превосходная книга о сталинской России, без сомнения, лучшая из всех, и отчасти книга о времени правления Брежнева и Косыгина». Подобную оценку книге маркиза дает и Анри Масси в предисловии к очередному изданию 1946 г. Русские, критически отозвавшиеся о книге, особенно славянофилы, среди которых был и Достоевский, без какого-либо труда указали на недостатки свидетельств, представленных де Кюстином. Он приписывает Православной церкви «помощь полиции с целью обмануть народ», приводит свидетельства очевидцев, а Мишель Кадо[65] даже подозревает де Кюстина в том, что его использует тайное либеральное общество, старающееся приписать иностранцу собственные представления о России. Прежде бывший путешественником по миру, нежели пристрастным исследователем, наш автор часто бывает при дворе в Санкт-Петербурге, посещает Москву, добирается до Ярославля, Нижнего Новгорода и Владимира, однако повсюду на своем пути встречается только с аристократами. Он не знает о существовании большинства губерний, ему ничего не известно о движении славянофилов, и он совершенно не общается с представителями простого народа, чью культуру он замечательным образом отрицает, слишком поспешно посчитав народ обыкновенной массой рабов. Действительно, в описании маркизом николаевской России есть карикатурные черты, однако оно надолго определит то, какой будут представлять царскую империю французы и Европа; не стоит забывать о «новой актуализации» этого представления в годы холодной войны. Невероятно, однако это так: находясь в оппозиции к современной России, Запад в своем коллективном бессознательном часто воспроизводит размышления маркиза де Кюстина.
65
Кадо М. Россия в жизни французов-интеллектуалов в 1839–1856 годах. – Париж: Fayard, 1967.