И вдруг в траурной тишине, ставшей только глуше из-за твердого голоса генсека, я услыхал какой-то шум за дверями. Сначала это был женский громкий разговор на повышенных тонах, но потом он перешел в раздраженные крики. Я подумал, что это доносится из соседнего ритуального зала: нервные срывы, истерики и припадки тут были обычным делом. Но эти крики становились громче, доносились уже рядом, из-за наших дверей. Вдруг дверь в ритуальный зал со стуком распахнулись, и я увидал в проеме двух женщин. Одна рвалась к нам в зал, другая тянула ее за платье и за плечи назад. Наконец, первая женщина вырвалась и с криком «А-а» побежала по нашему залу, расталкивая всех по пути, к гробу. Темная шаль, бывшая на ее голове, соскользнула и, зацепившись за ее плечо, летела за ней черной птицей.
Я стоял недалеко от гроба, у ног покойного, в проходе, и она пробежала рядом. Я близко увидал завитые и как будто светящиеся волосы этой молодой блондинки. Она забежала за гроб, разметав ногами букеты цветов под ним, и уже в изголовье, обессиленная, упала на грудь покойного и стала покрывать поцелуями его лицо. Через секунду ее плечи стали содрогаться от беззвучных рыданий. Генсек Фомин стоял рядом у изголовья, но с другой стороны гроба, он на полуслове оборвал свою речь и тревожно отступил в сторону.
Я оглянулся назад. Вторая женщина так и осталась стоять в открытых дверях, с ужасом на лице. Но все четверо из службы безопасности подались сразу вперед, ближе к гробу, и на лицах у них была теперь не скука, а тревога.
Вдруг блондинка выпрямилась во весь свой рост и повернулась лицом к залу. Я стоял совсем близко, не дальше двух метров от нее. Я вгляделся в ее лицо, в волосы, в яркие губы и мне показалось, что я теряю рассудок, или уже окончательно потерял его. «Господи! – подумал я, похолодев, – Да это же вылитая Мэрилин Монро!»
С моей головой что-то происходило: но эта была, несомненно, она. Великая американская актриса и певица, вечная икона их поп-культуры. Эта был самый настоящий и непреходящий секс-символ Америки. Когда-то в газетах даже писали, что любой мужчина без колебаний отдал бы свою правую руку за одну только ночь с Мэрилин. Это, конечно, был перебор, но так писали. Она была восхитительная, обаятельная и самая прекрасная женщина на свете. Покончившая, правда, с собой, приняв перед сном сверх-дозу барбитуратов, – полвека тому назад.
Я знал эту удивительную женщину по фильмам, по множеству самых разных фото, даже самых рискованных, я помнил ее бархатистый голос, каким она исполняла песенку-поздравление президенту Кеннеди, любившего ее. Я обожал эту женщину, я был влюблен в Мэрилин Монро еще подростком.
Не приходя в себя от шока, я глядел, как завороженный, на эти три лица, перескакивая взглядом с одного на другое. На бледное в гробу, на черно-белое и увеличенное вдвое лицо великого поэта на портрете, на невыразимо прекрасное и самое милое на свете – у этой, несомненно живой, Мэрилин Монро. Была какая-то непостижимая, не доступная моему уму связь между всеми тремя. Загадочная, чудовищная. Ничто не сходилось ни по смыслу, ни по времени. Голова шла, что называется, кругом. Тот, кого она мертвого целовала, чей портрет поставили, как вполне уместный, на этом гробу, лежал в сырой земле уже девяносто лет. Эта блондинка сама родилась только через два года после этого. И тоже должна была бы не рыдать здесь, а находиться в ином мире уже полвека.
– Он не умер! Он не мог! – вдруг закричала блондинка в зал, с надрывом и с сильным англоязычным акцентом. – Это вы убили его, вы, коммунисты! Будьте вы все прокляты! Он не мог, он любил жизнь… Сережа…
Но ей не дали прокричать в зал ничего больше. Один из тех четверых в модной одежде, который напоминал мне борова, подскочил к ней, схватил за руку, за плечи, поволок в сторону от гроба. Но блондинка оказалась на удивление ловкой и быстрой, она вывернулась из-под его рук, потом схватила из-под ног букет цветов и стала им хлестать того по лицу, по груди. В букете были розы, с шипами, и тот, оцарапанный, схватившись за щеки, отступил от нее.
И в этот момент четвертый из них, жилистый, с каменным и каким-то болезненным лицом, прыжком оказался с ними рядом, грубо схватил блондинку за руку, вывернул ее так, что та громко вскрикнула, и без слов толкнул и поволок ее по проходу к двери, между спешно расступающимися перед ними партийцами.