А генерал не задерживаясь пролетает мимо и слегка улыбнувшись в усы, бросает:
— Греетесь?
— Так точно!!
Но он уже прошёл. Спина его движется прямиком в туман. Руки в перчатках за спину. На нём лёгкий армейский плащ, на ногах туфли. Один, без охраны. «Идти за ним?» Дойдя до предела, округло очерченного светом фонаря, он останавливается, будто уперевшись в твёрдое. Поводит головой из стороны в сторону, разворачивается и столь же стремительно идёт обратно. Генерал входит в туман, шаги его глохнут.
И как ни в чём не бывало — жёлтый фонарь, урна, банка из-под кильки в томатном соусе.
— Что это было?
— Раз вдвоём видели, значит, настоящий, — гундосит Саша со своей обычной меланхолией.
Два компонента, из которых он состоит — меланхолия и добродушие. А вообще он КМС по боксу, средние веса.
— Откуда он взялся, а?
— Я знаю. Слышал, Стодеревский кому-то говорил, мол, командующий округом прилетел. Кажется, Макашин… Микишин… как-то так.
— А чего он один гуляет?
— А … его знает! Герой, наверное. Как думаешь, настучит?
— Сань, ну ты даёшь! О чём?!
— Мы ж на посту вроде как в футбол играли?
— Да кому он настучит? Он же генерал. Маршалу, что ли?
— А … его знает!
— Разве генералы стучат?
Медленно, боясь налететь на генеральскую спину, они идут следом. Настолько, насколько им видно — пусто. Только клочья тумана. За туманом размытые голоса и шум моторов. Они спускаются ниже вдоль стены, блестящей как вспотевший лоб, и зайдя за угол, подходят к стеклянному фасаду. Вестибюль ярко освещён. Генерала нету и здесь. В кресле у журнального столика женщина. Голова откинута на спинку, руки плетьми сброшены до пола. Вокруг стоят Кочеулов, Трясогузка, Товарищ Военврач и Онопко. Выглядят напряжёнными. Военврач, задрав руки на свет ламп, капает из пузырька в гранённый стопарь. Накапав, зовёт её. Она не слышит. Зовёт ещё раз. Она поднимает голову и смотрит на стакан.
Их сменяют только утром.
Ночлег их всё так же мучителен. Спят, не раздеваясь и не разуваясь, на наклонном полу в актовом зале. Сцена вся занята, на ней лежат вповалку в два ряда. Бритвенный сквозняк лезет за шиворот, вспарывает веки. Счастливчики отрубаются по-настоящему и по-настоящему храпят. Впрочем, спят недолго. Всё то же: холод. Вскакивают, обхлопывают себя со всех сторон и молча падают снова. Сил не хватает даже на то, чтобы отматериться. Некоторые устроились в мягких алого бархата креслах. Но кресла тесные и постоянно слетают с креплений.
— … …! Переляг на пол!
Холодно. Спать не получится.
Отчётливо вспоминается, с чего всё это начиналось.
Окна в спальной комнате обезьянника — пересыльного пункта в Батайске — были заколочены наглухо, дабы не бегали в окна. Тела прилипали к клеёнке лежаков, шумно от них отрывались, ворочались и вздыхали. Трагически воняло носками. Они просили прапорщика за дверью отпереть, проветрить, но прапорщик весело их посылал. Утром на станции их набили в плацкартный вагон под завязку — запрессовали в вагон. Были б они прямоугольные как кирпичи, уложили бы в штабеля. На нижних полках сидели по шестеро. На верхних и даже на багажных лежали по двое. От такой скученности делалось страшно, как от близости крупного хищника. Садились прямо в проходе, но чёртиком из табакерки выскакивал из своего прокуренного купе проводник и кричал с подвизгиваньем:
— На …! Все н-на … с пр-рях-хода!
Спать… боже, как же тогда — впервые — хотелось СПАТЬ!
Когда утром в окне перед ним поплыла вокзальная площадь родного Тбилиси, Митя сказал равнодушно кому-то, оказавшемуся рядом: «Я здесь живу».
— Да, меня тоже глючит — ответил Кто-то.
Спать.
Песок образов струится и струится. Дым. Кружатся продолговатые чёрные снежинки. Разве зима? Нет. Вот ведь — оранжевые листья на каменной стене. Тают, тают листья.
Това-арищи офице-еры.
Осень, ароматные сады. Дым с чёрными снежинками.
Кто-то плачет — а, это милиционеры плачут.
Длинные очереди вдогонку красным огонькам. Не попали. Не попали, слава Богу. Не попали.
Он всегда любил осень, её запах.
Когда-то у одного человека была продавщица из парфюмерии.
Листва умирает с запахом горьковатой мудрости: и это пройдёт. Да-да, такой запах: и это пройдёт. Знакомая фраза, где-то попадалась.
Очереди вдогонку… настоящие очереди, сейчас.
Он вскакивает, но уже стихло. Вокруг укладываются по местам те, кто повскакивали вместе с ним.
Песок всё сыплется, голова как песочные часы. Летает чёрный снег. Значит, всё-таки зима?