Сэр, я испытываю острую неприязнь к социальным классам, которые доминируют над другими. ...Мне нетрудно признаться в этом вам, отпрыску прославленного рода..... Я ненавижу великих, я ненавижу их положение, их суровость, их предрассудки, ... их пороки..... В таком настроении я отправился, как заведенный, в замок [Люксембургов] в Монморанси. Тогда я увидел хозяев; они любили меня, а я, сударь, любил их и буду любить, пока жив..... Я бы отдал им, не скажу, что жизнь, ибо этот дар был бы слабым; ...но я отдам им единственную славу, которая когда-либо касалась моего сердца, - честь, которую я жду от потомства и которую оно мне непременно воздаст, ибо это мне причитается, а потомство всегда справедливо".
Одну бывшую подругу он надеялся сохранить - госпожу д'Удето; но Сен-Ламбер упрекнул ее за сплетни, в которых Париж связывал ее имя с именем Руссо, и она велела Руссо воздержаться от писем к ней. Он вспомнил, что признался в своей страсти к ней Дидро; теперь он пришел к выводу, что именно Дидро болтал об этом в салонах, и "я решил порвать с ним навсегда".46
Он выбрал самый неудачный момент и средство. 27 июля 1758 года Гель-ветий опубликовал в "De l'Esprit" мощную атаку на католическое духовенство. Последовавший за этим фурор привел к росту требований о подавлении "Энциклопедии" (тогда она состояла из семи томов) и всех произведений, критикующих церковь или государство. В VII томе была опубликована опрометчивая статья д'Алембера о Женеве, в которой он восхвалял кальвинистское духовенство за его тайное унитарианство и умолял женевские власти разрешить создание театра. В октябре 1758 года Руссо опубликовал "Письмо к господину д'Алемберу о зрелищах". Сдержанное по тону, оно, тем не менее, было объявлением войны веку Разума, безбожию и безнравственности Франции середины восемнадцатого века. В предисловии Руссо не преминул откреститься от Дидро, не называя его имени: "У меня был Аристарх, суровый и рассудительный. У меня его больше нет; я больше не хочу его; но я буду сожалеть о нем постоянно, и мое сердце тоскует по нему даже больше, чем по моим сочинениям". И в сноске он добавил, полагая, что Дидро предал его Сен-Ламберу:
Если вы обнажили меч против друга, не отчаивайтесь, ведь есть способ вернуть его ему. Если вы своими словами сделали его несчастным, не бойтесь, ведь с ним можно примириться. Но если вы возмутили его, обидели, раскрыли тайну, нанесли рану его сердцу предательством, в его глазах не будет милости; он уйдет от вас и никогда не вернется.47
Письмо, 135 страниц в переводе* отчасти было защитой религии, публично проповедуемой в Женеве. Как вскоре выяснится из его "Эмиля", сам Руссо был унитаристом, отвергавшим божественность Христа; но, подавая прошение о получении женевского гражданства, он исповедовал полное кальвинистское вероучение; в этом "Письме" он защищал ортодоксальную веру и веру в божественное откровение как необходимые помощники народной морали. "То, что может быть доказано разумом, для большинства людей является лишь заинтересованным расчетом личной выгоды"; следовательно, "естественная религия" позволила бы морали выродиться в нечто большее, чем избегание разоблачения.
Но теология была второстепенным вопросом в аргументации Руссо; его лобовая атака была направлена на предложение д'Алембера легализовать театр в Женеве. Здесь тайным врагом был не д'Алембер, а Вольтер: Вольтер, чья слава жителя Женевы раздражающе затмевала славу Руссо как женевского горожанина; Вольтер, который осмелился ставить пьесы в Женеве или в ее окрестностях и который, несомненно, побудил д'Алембера вставить призыв к созданию женевского театра в статью "Энциклопедии". Что? Ввести в городе, известном своими пуританскими нравами, форму развлечений, которая почти везде прославляла безнравственность? Трагические драмы почти всегда изображали преступления; они не очищали страсти, как считал Аристотель; они разжигали страсти, особенно сексуальные и насильственные. В комедиях редко изображалась здоровая супружеская любовь; часто они смеялись над добродетелью, как это делал даже Мольер в "Мизантропе". Весь мир знал, что актеры ведут беззаконную и аморальную жизнь и что большинство соблазнительных актрис французской сцены были образцами распущенности, служа центрами и источниками разврата в обществе, которое их боготворило. Возможно, в больших городах, таких как Париж и Лондон, эти пороки сцены затрагивают лишь небольшую часть населения, но в таком маленьком городе, как Женева (с населением всего 24 000 человек), яд распространился бы по всем рядам, а представления возбудили бы новомодные представления и партийные распри.48