IV. РУССО И ВОЛЬТЕР
В Письме v он задавался вопросом, почему "господин де Вольтер", которого так часто посещают члены женевского совета, не "внушил им тот дух терпимости, который он беспрестанно проповедует и в котором иногда нуждается". И он вложил в уста Вольтера воображаемую речь59 в пользу свободы слова для философов на том основании, что их читает лишь незначительное число людей. Подражание легкой и изящной манере Вольтера было превосходным. Но мудрец из Ферни был представлен как признающий свое авторство недавно опубликованной "Проповеди пятидесяти", авторство которой Вольтер неоднократно отрицал, так как она была полна ересей. Мы не знаем, было ли раскрытие тайны Руссо преднамеренным и злонамеренным; Вольтер думал, что да, и был в ярости, поскольку это подвергало его возможности повторного изгнания из Франции как раз в тот момент, когда он поселился в Ферни.
"Негодяй!" - воскликнул он, прочитав письмо. "Чудовище! Я должен его приструнить - да, я приструню его в его горах на коленях его кормилицы!"
"Успокойтесь, - сказал кто-то из прохожих, - я знаю, что Руссо хочет нанести вам визит и очень скоро будет в Ферни".
"Ах, пусть только придет!" - вскричал Вольтер, явно размышляя над тем, как бы устроить хаос.
"Но как вы его примете?"
"Я накормлю его ужином, уложу в свою постель и скажу: "Здесь хороший ужин; это лучшая постель в доме; сделайте мне удовольствие, примите одно и другое и будьте счастливы здесь"".60
Но Руссо не пришел. Вольтер отомстил, выпустив (31 декабря 1764 года) анонимный памфлет "Чувства горожан", который является одним из самых черных пятен на его характере и карьере. Его нужно процитировать, чтобы поверить.
Мы жалеем глупца, но когда его слабоумие переходит в ярость, мы связываем его. Терпимость, которая является добродетелью, затем становится пороком. ... Мы прощали романы этого человека, в которых порядочность и скромность так же ущербны, как и здравый смысл. ... Когда он смешал религию со своими выдумками, наши судьи были вынуждены подражать парижским... и бернским. ...Сегодня разве не истощается терпение, когда он издает новую книгу, в которой с яростью оскорбляет христианскую религию, Реформацию, которую он исповедует, всех служителей Святого Евангелия и все государственные органы? ...Он ясно говорит от своего имени: "В Евангелии нет чудес, которые мы могли бы воспринимать буквально, не отказываясь от здравого смысла". . . .
Разве он ученый, который спорит с учеными? Нет, он человек, который до сих пор носит на себе трагические следы своего разврата и который... таскает за собой из города в город и с горы на гору несчастную женщину, чью мать он заставил умереть, а детей выставил за дверь больницы, ... отрекаясь от всех чувств природы, как он отбрасывает чувства чести и религии. . . .
Неужели он хочет уничтожить нашу конституцию, изуродовав ее, как он хочет уничтожить христианство, которое он исповедует? Достаточно предупредить его, что город, который он беспокоит, отвергает его..... Если он думает, что мы возьмемся за меч [совершим революцию] из-за [осуждения] Эмиля, он может отнести эту идею к разряду своих нелепостей и глупостей. Но ему следует сказать, что если мы легкомысленно наказываем нечестивого романтика, то капитально наказываем гнусного предателя".61
Это было позорное выступление, которое вряд ли можно было оправдать гневом, болезнями и возрастом Вольтера. (Неудивительно, что Руссо никогда не верил (даже сегодня мы с трудом верим), что это написал Вольтер; вместо этого он приписал это генуэзскому министру Верну, который тщетно протестовал, что не он является автором. В один из лучших своих моментов Руссо опубликовал ответ на "Сентенции" (январь 1765 года):
Я хочу с простотой сделать заявление, которое, как кажется, требуется от меня в этой статье. Ни одна малая или большая болезнь, о которой говорит автор, никогда не поражала мое тело. Болезнь, поразившая меня, не имеет ни малейшего сходства с той, о которой говорит автор; она родилась вместе со мной, как знают те, кто заботился о моем детстве и кто еще жив. Она известна ММ. Малуэн, Моранд, Тьерри, ДаранCOPY00. Если они найдут в этом [недуге] хоть малейший признак распутства, я прошу их сбить меня с толку и опозорить. ...Мудрая и уважаемая в мире женщина, которая заботится обо мне в моих несчастьях... несчастна только потому, что разделяет мое несчастье. На самом деле ее мать полна жизни и находится в добром здравии, несмотря на свой преклонный возраст [она дожила до девяноста трех лет]. Я никогда не подвергала и не подвергала опасности детей у дверей больницы или где-либо еще..... Больше я ничего не добавлю... разве что скажу, что в час смерти я предпочел бы сделать то, в чем меня обвиняет автор, чем написать подобную статью".62