Неблагодарной рекламой для "Эмиля" Руссо стало его торжественное сожжение в мадридской церкви (1765).22 Молодые испанцы, познакомившиеся с Парижем, как, например, маркиз де Мора, полюбивший Жюли де Леспинасс, возвращались в Испанию с некоторой долей скептицизма, с которым они сталкивались в салонах. Копии работ Вольтера, Дидро или Рейналя были тайно ввезены в Испанию и пробудили некоторые новаторские умы. Испанский журналист писал в 1763 году: "Под влиянием многих пагубных книг, вошедших в моду, таких как Вольтер, Руссо и Гельвеций, в этой стране произошло значительное охлаждение веры".23 Пабло Олавиде открыто выражал вольтеровские идеи в своем мадридском салоне (ок. 1766 г.).24 На полках мадридского "Экономического общества друзей страны" стояли работы Вольтера, Руссо, Бейля, д'Алембера, Монтескье, Гоббса, Локка и Юма.25 Аббат Клеман, путешествуя по Испании в 1768 году, сообщил о широком распространении религиозного безразличия, даже неверия, прикрытого внешним соблюдением католического ритуала.26 В 1778 году инквизиции сообщили, что высшие сановники двора читают французских философов.27
Большое значение для испанской истории имело то, что Педро Абарка, Конде де Аранда, путешествуя по Франции, стал другом Вольтера. О его связях можно судить по его последующей деятельности в качестве испанского посла в Версале; он свободно общался с энциклопедистами в Париже, установил восхитительную близость с д'Алембером и пересек Францию, чтобы навестить Вольтера в Фернее. В Испании он исповедовал верность церкви, но именно он убедил Карла III изгнать иезуитов. Под его руководством Карл вступил в ряды тех "просвещенных деспотов", на которых философы смотрели как на самых надежных помощников в распространении образования, свободы и разума.
V. ШАРЛЬ III: 1759-88
1. Новое правительство
Когда он прибыл из Неаполя, ему было сорок три года. Его приветствовали все, кроме иезуитов,28 которые возмущались продажей Испанией своих парагвайских поселений Португалии (1750). В остальном он завоевал все сердца, погасив задолженность по налогам и восстановив некоторые привилегии, которых провинции лишились в результате централизаторской политики Филиппа V. Первый год его пребывания на посту короля Испании был опечален смертью его жены Марии Амалии. Больше он никогда не женился. Заслуга испанских Бурбонов XVIII века в том, что они подали монархам Европы пример супружеской преданности и стабильности.
Британский дипломат нарисовал портрет Карла, который имел несколько столкновений с англичанами в Неаполе:
Король имеет весьма странную внешность как в лице, так и в одежде. Он маленького роста, с цветом лица цвета красного дерева. Пальто на него не снимали уже тридцать лет, так что оно сидит на нем как мешок. Его жилет и бриджи, как правило, кожаные, а на ногах - пара суконных брызг. ... Он занимается спортом каждый день в году, в дождь или в дождь".29
Но граф Бристоль добавил в 1761 году:
Католический король обладает хорошими талантами, прекрасной памятью и великолепно владеет собой во всех случаях. То, что его часто обманывали, делает его подозрительным. Он всегда предпочитает добиваться своего мягкими средствами и имеет терпение повторять увещевания, а не пользоваться своим авторитетом. . . При этом он с величайшей мягкостью держит своих министров и слуг в глубочайшем трепете.30
Его личное благочестие не предвещало, что он будет нападать на иезуитов или проводить религиозные реформы. Он ежедневно слушал мессу. Его "честное и упорное следование всем своим договорам, принципам и обязательствам" поразило английского врага.31 Значительную часть каждого буднего дня он посвящал государственным делам. Он вставал в шесть, навещал детей, завтракал, работал с восьми до одиннадцати, заседал в совете, принимал высокопоставленных лиц, обедал в обществе, несколько часов посвящал охоте, ужинал в девять тридцать, кормил собак, читал молитвы и ложился спать. Охота, вероятно, была оздоровительной мерой, призванной развеять меланхолию, царившую в семье.
Он начал с серьезных ошибок. Незнакомый с Испанией, которую он не видел с шестнадцати лет, он взял себе в первые помощники двух" итальянцев, которые хорошо послужили ему в Неаполе: маркеса де Гримальди - во внешней политике, маркеса де Сквиллачи - во внутренних делах.
Граф Бристоль охарактеризовал Сквилласи как "не очень умного". Он любит бизнес и никогда не жалуется на то, что у него его слишком много, несмотря на разнообразие департаментов, которые сосредоточены в нем..... Я верю, что он не способен брать взятки, но я не стал бы в равной степени отвечать за его жену".32 Сквильяси не нравились преступность, запах и мрак Мадрида; он организовал ревностную полицию и отряд по очистке улиц, а также осветил столицу пятью тысячами ламп. Он узаконил монополии на снабжение города нефтью, хлебом и другими товарами первой необходимости; засуха подняла цены, и народ потребовал головы Сквильяси. Он оскорбил духовенство, приняв постановления, ограничивающие его привилегии и власть. Он потерял тысячи сторонников, запретив скрытое ношение оружия. Наконец, он поднял революцию, попытавшись изменить одежду народа. Он убедил короля, что длинный плащ, скрывающий фигуру, и широкополая шляпа с откинутым верхом, скрывающая большую часть лица, облегчают сокрытие оружия и затрудняют распознавание преступников полицией. Королевский указ запретил плащ и шляпу, а полицейские были снабжены ножницами, чтобы обрезать одежду до разрешенного размера.33 Это было большее правительство, чем могли вынести гордые мадрильцы. В Вербное воскресенье, 23 марта 1766 года, они подняли восстание, захватили склады с боеприпасами, опустошили тюрьмы, перебили солдат и полицию, напали на дом Сквилласи, забили камнями Гримальди, убили валлонских стражников королевского дворца и прошли с головами этих ненавистных иностранцев, насаженными на пики и увенчанными широкополыми шляпами. В течение двух дней толпа резала и грабила. Карл уступил, отменил декреты и отправил Сквиллачи в безопасном сопровождении обратно в Италию. Тем временем он открыл таланты конде де Аранды и назначил его президентом Совета Кастилии. Аранда сделал длинный плащ и широкое сомбреро официальным костюмом палача; новый подтекст сделал старое одеяние немодным, и большинство мадрильцев перешли на французский манер.