Влюбленность Джули была неизбежна. Сначала (?) в молодого ирландца, о котором нам известно только имя Тааффе. Будучи допущенным в салон, он приходил почти каждый день, и вскоре маркизе стало ясно, что он пришел повидаться не с ней, а с мадемуазель. Ее встревожило, что Жюли благосклонно приняла его ухаживания. Она предостерегла Жюли от компрометации. Гордая девушка обиделась на материнский совет. Боясь потерять девушку и желая уберечь ее от скоропалительной привязанности, которая не сулила ничего постоянного, маркиза приказала Жюли не выходить из своей комнаты, когда позвонит Тааффе. Жюли повиновалась, но была так возбуждена ссорой, что приняла опиум, чтобы успокоить нервы. Многие люди в XVIII веке использовали опиум в качестве успокоительного средства. Мадемуазель де Леспинасс увеличивала дозу с каждым новым романом.
Она научилась забывать Тааффе, но ее следующая любовь вошла в историю, поскольку выпала на долю человека, которого мадам дю Деффан приняла с материнской, но собственнической привязанностью. В 1754 году Жан Ле Ронд д'Алембер находился на пике своей славы как математик, физик, астроном и автор "Энциклопедии", о которой говорил весь интеллектуальный Париж. Вольтер в скромной обстановке назвал его "выдающимся писателем века".96 Однако у него не было ни одного из преимуществ Вольтера. Он был незаконнорожденным; его мать, госпожа де Тенсин, отреклась от него, а отца он не видел с детства. Он жил как простой буржуа в доме стекольщика Руссо. Он был красив, опрятен, обходителен, иногда весел; он мог говорить почти с любым специалистом на любую тему, но при этом скрывать свою образованность за фасадом историй, мимики и остроумия. В остальном он почти не шел на компромиссы с миром. Он предпочитал свою независимость благосклонности королей и королев; когда госпожа дю Деффан добивалась его вступления во Французскую академию, он отказался, заверив себя голосом Эно, восхваляя его "Хронологический обзор истории Франции" (1744). В нем была доля сатиры, которая заставляла его остроумие время от времени кусаться;97 он мог быть нетерпеливым, "иногда жестоко холеричным по отношению к оппонентам".98 Он никогда не знал, что говорить или делать наедине с женщинами, но его застенчивость привлекала их, как бы оспаривая действенность их чар.
Когда мадам дю Деффан впервые встретилась с ним (1743), она была поражена диапазоном и ясностью его ума. Ей было тогда сорок шесть, ему - двадцать шесть. Она приняла его как своего "дикого кота" (chat sauvage);99 приглашала его не только в свой салон, но и на частные ужины тет-а-тет; она поклялась, что готова "спать двадцать два часа из двадцати четырех, лишь бы оставшиеся два часа мы провели вместе".100 Именно после одиннадцати лет этой теплой дружбы в их жизни появилась Жюли.
Между родным сыном и родной дочерью существовала естественная связь. Д'Алембер отметил это в ретроспективе:
У нас обоих не было родителей и семьи, и, пережив с самого рождения брошенность, несчастье и несчастливость, природа словно послала нас в мир, чтобы мы нашли друг друга, стали друг для друга всем тем, чего каждому из нас не хватало, стояли вместе, как две ивы, погнутые бурей, но не выкорчеванные, потому что в своей слабости они переплели свои ветви.101
Он почувствовал эту "выборную близость" почти с первого взгляда. "Время и обычаи все зачерствели, - писал он ей в 1771 году, - но они бессильны тронуть мою привязанность к вам, привязанность, которую вы внушили мне семнадцать лет назад".102 И все же он ждал девять лет, прежде чем признаться в любви, а затем сделал это косвенно: в 1763 году он написал ей из Потсдама, что, отказываясь от приглашения Фридриха стать президентом Берлинской академии наук, он имел "тысячу причин, об одной из которых у вас не хватает ума догадаться".103- странный недостаток ума у д'Алембера, ведь была ли когда-нибудь женщина, которая не знала бы, когда мужчина влюблен в нее?
Мадам дю Деффан чувствовала растущую теплоту между своей дорогой гостьей и опекаемой племянницей; она также заметила, что Жюли становится центром обсуждения и интереса в салоне. Некоторое время она не высказывала никаких упреков, но в письме к Вольтеру (1760) сделала несколько горьких замечаний в адрес д'Алембера. Она позволила своему другу прочитать гостям, до прихода д'Алембера, ответ Вольтера, касающийся этих замечаний. Д'Алембер вошел вскоре после начала чтения и услышал этот отрывок; он смеялся вместе с другими, но ему было больно. Маркиза попыталась загладить свою вину, но рана осталась. Во время визита к Фредерику в 1763 году он почти ежедневно писал письма мадемуазель де Леспинасс, реже - мадам. После возвращения в Париж он вошел в привычку навещать Жюли в ее квартире, прежде чем они спускались в салон; иногда Турго, Шастелюкс или Мармонтель сопровождали его в этих интимных визитах. Стареющая хозяйка чувствовала, что ее предают те, кому она помогала и кого любила. Теперь она смотрела на Жюли как на своего врага и выказывала свои чувства десятком раздражающих способов - холодным тоном, мелочными требованиями, периодическими напоминаниями о зависимости Жюли. Жюли с каждым днем становилась все более нетерпимой к этой "слепой и беспутной старухе" и к обязанности всегда быть под рукой или поблизости, чтобы в любой час оказать помощь маркизе. Каждый день усугублял ее несчастье, ибо каждый день имел свой укор. "Всякая боль наносит глубокий удар, - писала она позднее, - но удовольствие - птица быстролетная".104 В последнем порыве мадам обвинила ее в том, что она обманывает ее в собственном доме и за ее счет. Жюли ответила, что не может больше жить с человеком, который так о ней отзывается, и в один из дней в начале мая 1764 года ушла искать другое жилье. Маркиза сделала разрыв непоправимым, настояв на том, чтобы д'Алембер выбрал между ними; д'Алембер ушел и больше не вернулся.