В окончательном издании Теодора Бестермана переписка Вольтера занимает девяносто восемь томов. Брюнетьер считал ее "самой живой частью всего его творчества".44 И в самом деле, во всей этой необъятной переписке нет ни одной скучной страницы, потому что в этих письмах мы все еще можем услышать, как самый блестящий собеседник своего времени говорит со всей интимностью друга. Никогда ни до, ни после писатель не улавливал на своем бегущем перо-куртуазном каламе столько любезности, живости, очарования и изящества. Это пиршество не только остроумия и красноречия, но и теплой дружбы, гуманного чувства и острой мысли. Рядом с ними письма госпожи де Севинье, хотя и восхитительные, кажутся случайным трепетом над поверхностью тривиальных и преходящих вещей. Несомненно, в эпистолярном стиле Вольтера было что-то условное, но, кажется, он имел в виду именно это, когда писал д'Алемберу: "Обнимаю вас со всей силой и сожалею, что это должно быть на таком большом расстоянии". (На что д'Алембер ответил: "Прощайте, мой дорогой и прославленный друг; я нежно обнимаю вас и более чем когда-либо tuus in animo" - ваш по духу).45 И послушайте, как Вольтер обращается к госпоже дю Деффан: "Adieu, madame.... Из всех истин, которые я ищу, самая надежная, кажется, та, что у вас есть душа, которая мне близка и к которой я буду нежно привязан в течение того небольшого времени, что мне осталось".46
Его письма к парижским знакомым ценились адресатами и передавались из рук в руки, как самородки новостей и жемчужины стиля. Ведь именно в письмах стиль Вольтера достигал наибольшего блеска. Он не был на высоте в его историях, где плавное и текучее повествование более желательно, чем красноречие или остроумие; в его пьесах он переходил к напыщенной декламации; но в письмах он мог позволить алмазному острию своего пера вспыхнуть в эпиграмме или осветить тему с несравненной точностью и краткостью. К элегантности Фонтенеля он добавил образованность Байля, а из "Провинциальных писем" Паскаля почерпнул нотки иронии. За семьдесят лет своей писательской деятельности он противоречил сам себе, но никогда не был неясен; мы с трудом можем поверить, что он был философом, настолько он ясен. Он переходит непосредственно к сути, к жизненно важному пункту идеи. Он скуп на прилагательные и симиляры, чтобы не усложнять мысль, и почти каждое второе предложение - это вспышка света. Иногда вспышек слишком много, слишком много ударов остроумия; время от времени читатель устает от блеска и теряет несколько дротиков проворного ума Вольтера. Он понимал, что избыток блеска - это недостаток, как драгоценные камни на мантии. "Французский язык, - скромно признавался он, - был доведен до высшей точки совершенства в эпоху Людовика XIV".47
Среди его корреспондентов была половина знатных людей того времени - не только все философы, все крупные писатели Франции и Англии, но и кардиналы, папы, короли и королевы. Кристиан VII извинялся перед ним за то, что не установил сразу все вольтеровские реформы в Дании; Станислас Понятовский из Польши скорбел о том, что его прочили в королевскую семью как раз по дороге в Ферней; Густав III из Швеции благодарил Вольтера за то, что тот иногда бросает взгляд на холодный Север, и молился, чтобы "Бог продлил ваши дни, столь драгоценные для человечества".48 Фридрих Великий отругал его за жестокость по отношению к Мопертюи и за дерзость по отношению к королям;49 Но через месяц он написал: "Здоровья и процветания самому злобному и самому обольстительному человеку с гением, который когда-либо был или когда-либо будет в этом мире";50 а 12 мая 1760 года добавил:
Со своей стороны я пойду туда [в Аид] и скажу Вергилию, что француз превзошел его в своем искусстве. Я скажу то же самое Софоклу и Еврипиду; я буду говорить Фукидиду о ваших историях, Квинту Курцию о вашем Карле XII; и, возможно, я буду побит камнями этими ревнивыми мертвецами за то, что один человек объединил в себе все их различные достоинства".51
19 сентября 1774 года Фредерик продолжил свои восхваления: "После вашей смерти вас некому будет заменить; это будет конец хороших писем во Франции".52 (Конечно, это ошибка; во Франции никогда не бывает конца хорошей литературы). И наконец, 24 июля 1775 года Фридрих опускает свой скипетр перед пером Вольтера: "Со своей стороны, я утешаюсь тем, что жил в век Вольтера; этого мне достаточно".53