Срочно вызывают из дому руководителя механических мастерских. Работа ночной смены коксовых батарей остановилась.
— Сколько времени печи могут выдержать без подачи угля? — спрашивает ван Доорен у мастера печей.
— Три часа, может быть, четыре, если мы подадим воздух, но это предел.
Предел. Это как смертный приговор. Это значит — без угля печи погибли.
За работу, товарищи! Надо разгрузить вагонетку — четыре с половиной тонны угля. Демонтировать скат, отремонтировать ось. Нельзя терять ни минуты.
Ночная работа под открытым небом, а на дворе минус 50. Люди колеблются. Рабочий кодекс гласит: «При температуре минус 40 градусов любые сверхурочные запрещены».
— Товарищи, беда! Коксовые печи в опасности. Погибнет наша коксовая батарея. В нашем распоряжении только четыре часа, — убеждает ван Доорен.
«Коксовые печи… Наши коксовые печи в опасности… — летит от человека к человеку. — Скорей за работу! Товарищ ван Доорен, мы готовы».
В механической мастерской и у коксовых печей лихорадочная работа. Обязанности четко распределены. Через каждые 15 минут смена. 200 процентов добавки к зарплате и еще 100 процентов за ночную работу, если печи будут загружены через три часа. Но не это движет людьми.
Через два с половиной часа полная угля вагонетка двинулась на загрузку коксовых печей.
Это Кемерово — организованный, сознательный труд, беспредельная преданность русских и иностранных товарищей своей работе, чувство ответственности каждого за общее дело.
Уже на следующий день после своего отчаянного письма Барте Себальд совершенно забыл о нем и с головой ушел в работу. Надо было спасать положение АИК. Себальд немедленно сообщил о нем в Сибирский ревком и одновременно просил Государственный банк Ново-Николаевска срочно выделить кредиты для АИК. Было также важно, чтобы в Москве поняли, каким образом создалось такое тяжелое финансовое положение.
Ко всем бедам добавилось то, что Себальд лишился своей лучшей помощницы — Бронки.
Замученная изнурительной работой в Южном районе, потрясенная убытками, свалившимися на колонию, Бронка тяжело заболела. Возобновился туберкулезный процесс. Почувствовав себя особенно плохо, Бронка несколько дней пролежала в постели, а затем снова была на ногах и с неукротимой энергией взялась за работу. Никто не знал о ее нарастающей слабости, о лихорадочной температуре по ночам, пока при жестоком приступе кашля вновь не появилась кровь.
— Теперь тебе необходимо длительное лечение, — безоговорочно решил Себальд.
Бронку положили в томскую больницу. Через несколько дней врач сообщил:
— Положение больной очень серьезно. О скором возвращении на работу не может быть и речи.
Из больницы Бронку отправили в туберкулезный санаторий в Ялту.
Можно представить себе, как взволновало Барту письмо Себальда: «Продолжать работу здесь для меня равносильно самоубийству». Себальд не бросается словами. Разве это не крик отчаяния? Разве не должна она сейчас поспешить к нему? Неужели Себальд забыл, что семья готовится к отъезду из Томска? Ведь было решено, что Барта с Гертрудой возвращаются в Голландию, а Вим, закончивший Школу, должен ехать в Цюрих, чтобы поступить там в высшее техническое училище. Себальд обещал поехать с ними, чтобы в первый раз по-настоящему отдохнуть. А теперь такое, так непохожее ка его обычную бодрость и сдержанность, отчаянное письмо. Барта быстро собралась в Кемерово.
Ее приезд был для Себальда полной неожиданностью. И вот она стоит перед ним, с тревогой вглядываясь в его лицо.
— Себальд, ты обещал поехать вместе с нами в Голландию. Все подготовлено к отъезду. Твое последнее письмо. Я надеялась, что ты сейчас же приедешь.
Взгляд Барты становится все тревожней. Щеки Себальда глубоко запали, вокруг глаз легли темные тени. Его стройная фигура стала, кажется, еще тоньше.
«Мое последнее письмо? — вспоминает Себальд, и перед его глазами возникают слова, которые он написал, когда на него свалился финансовый крах АИК. Горячее чувство вины охватывает его. — Что за непростительную чушь пришлось прочитать Барте!»
— Прости, — тихо говорит Себальд, — я написал тебе что-то совершенно нелепое. Прости… Но теперь мне необходимо побыть здесь еще месяц-два. Сейчас середина февраля. Вы уезжайте, а я приеду в апреле. Самое позднее в начале мая буду в Голландии. Ты понимаешь, у нас трудное положение. Колония очень расширилась, и сейчас я здесь очень нужен.