– Конечно… Далька, ты извини меня, что вчера не пошла с тобой… Ты будешь ещё летать?
Далька посмотрел на рваное небо в тягучих сизых разводах. Потом на живущую будущим Сольгу.
– Не знаю.
Далька помог спуститься брату и матери, поймал на главной улице редкий в такой час экипаж. Затащил в кабинку тяжёлый чемодан. Заранее заплатив извозчику, постоял, перекачиваясь с пяток на носки и обратно, держа руки в карманах и наблюдая, как экипаж растворяется в темноте, увозя родных в больницу.
Поздно уже. Надо ложиться спать.
Дома Далька бесцельно побродил по комнате. Посидел. Приоткрыл окно и закрепил раму шваброй, чтобы оставался зазор. Сдвинул ставни, надеясь, что щели с улицы не будет не видно. Стража-то бдительная. Но лампу решил не тушить – поставил её у лежанки. Забрался под одеяло.
Холодно. Мороз уже добрался до лёгкого, отчего иногда при вдохе приходилось всхлипывать. Ещё и стылый воздух льётся из окна, стелясь по полу.
Хочется молиться, но слов нет. Только сжимаются зубы.
Хочется зареветь, но страшно, что из глаз посыплются ледышки.
Хочется верить, что не исчезнет память. Что сбросишь звезду прямо матери. Или Сольге. Хотя бы по кусочкам. Отец, отдавший свою, уже никому не поможет.
Холодно.
Дрожит огонёк солевой лампы. Ему тоже холодно…
Тусклая тень медленно просочилась в оконную щель. На пол упало несколько светящихся кусков соли. Один рассыпался.
Тень подползла к лежанке, на которой укрылся одеялом мальчик. Спит. Непослушные вихры размётаны во все стороны. Бледный. Едва уловимое дыхание.
Рядом с затухающей лампой лежит нечёткая побуревшая фотография. Если присмотреться – мужчина, женщина и два мальчика. Счастливые. Тут же – картонка, на которой будто непослушной рукой нацарапано: «Помоги, если можешь». А сверху на картонке – алюминиевый крестик со шнурком.
– Соль, Даля, соль… Мало… Принёс-с…
Тень потянулась, чтобы поцеловать Дальку в лоб. И застыла, заметив, что плотно сжатые губы мальчика отдают синевой.