С этого и пошло. Другой раз лежит в постели, думает о колхозных делах, а мысли возьмут да и свернут к красивой посуде. Поэтому и первую покупку после войны в городе она сделала — двенадцать чашек с блюдцами.
Одной ей много ли надо? Но она нашла выход: заметит у кого-нибудь неважную посуду, поедет в город, накупит целый комплект тарелок, чашек и про запарник не забудет. По целому дню, бывало, мотается по колхозу, за всем доглядеть надо, надо все знать. Потом где-нибудь на чабанской стоянке возьмет да и выставит посуду на стол. Хозяйка от радости не знает, что и делать. Счастлива этим и Нина Васильевна.
За окном загудела машина. Нина Васильевна поставила в сервант на место чашку и вышла из дома. По ограде ходил секретарь райкома Николай Данилович Шемелин.
— Коля? Здравствуй, — зарделась Нина Васильевна.
Шемелин остановился, из-под косматых бровей долгим взглядом посмотрел на Нину Васильевну. Набежавший ветерок взъерошил его седую копну волос, несколько прядей бросил на красный рубец возле правого уха. Шемелин большой пухлой ладонью пригладил волосы.
— А я и не знаю, здороваться мне с дезертирами или нет?
— Ты, Коля, поздоровайся.
— Не буду.
Они пошли по дорожке к беседке. Возле грузного, немного сутуловатого Шемелина Нина Васильевна казалась маленькой, круглой.
— Я же ездил с делегацией в Казахстан, знакомился с их опытом ведения овцеводства. Вчера вернулся и не поверил, что ты могла такое выкинуть.
— Теперь поверил?
— Поверишь. Сегодня первый секретарь обкома мне такое выдал, что горячо на стуле сидеть было. Говорит, хлеб надо убирать, а не председателей менять. Как же ты на такое решилась?
— Не говори. Долго мучилась. Перед собранием несколько ночей не спала. Когда избрали Алешу, с облегчением вздохнула. Даже как-то больше себя уважать стала.
— А я думал вперед тебя уйти в отставку. Трудно сейчас тебе?
— Это, Коля, пожалуй, не то слово. Вскакиваю сегодня спозаранку, смотрю на часы, не проспала ли, а оказывается, идти-то на работу не надо. Все люди будут делать без меня: и мечтать, и ругаться, и спорить, и радоваться. Не позвонит секретарь райкома Шемелин и не спросит: «Вы хлеб-то в этом году думаете убирать? Так что же вы еще с ремонтом царапаетесь?» И такая меня тоска взяла, хоть ревмя реви.
— Это пройдет. А что же ты не Ивана Ивановича за себя оставила? Его же готовила.
— Не скрою, готовила. Да уж только так получилось. Перед собранием у нас разговор с комиссаром состоялся, он и сказал: «Состарился Иван Иванович раньше времени, и не без вашей помощи». А ведь правду сказал. Я-то думала поднатаскать Ваню и не заметила, как он стал на все смотреть моими глазами, и ни одной своей мыслишки. Я уже по старости тяжела стала на подъем, а он по лености своего ума дальше носа не хочет, да и не может увидеть. Открылся-то он мне весь, когда Алеша приехал. С помощью Алеши он мог бы председателем работать, так Анна между ними встала, а ее-то им уж не разделить. Все они еще горюшка хлебнут.
— Ты правильно сделала, у Алеши крылья покрепче. Ну, а сама-то как дальше жить думаешь?
— Хочу попроситься у Алеши агрономом на опытное поле.
На дорожке с блюдом в руках, накрытым полотенцем, появилась Евдокия Тихоновна. Увидела Шемелина, стушевалась.
— Вот и гостей бог дал. А я горячие шаньги и пирожки принесла.
— Балуете вы ее, Евдокия Тихоновна.
— Она нам, чай, не чужая, как же не побаловать.
— Спасибо, Евдокия Тихоновна, с нами ужинать.
— Ой, что вы. Да у меня старик сейчас явится.
Шемелин и Нина Васильевна прошли в дом.
— Ты только посмотри, Коля, какие румяные пирожки-то, — радовалась Нина Васильевна. — А пахнут-то как! В другой раз я тебя собственными угощу.
— Не забыла еще стряпню?
— Ничего, вспомню. Такие кренделя испеку, ты еще ахнешь.
— Посмотрим, посмотрим…
Нина Васильевна включила свет, вскипятила чай, и они сели ужинать.
— Одной-то тебе здесь будет не очень-то радостно.
Нина Васильевна вздохнула.