— Так… Гуляем…
— Выпей со мной, Арсалан.
Алексей потянулся к бутылке. Арсалан отстранил его руку и бутылку выбросил в окно.
— Душа болит, Арсалан. — Алексей неуверенным движением расстегнул ворот рубашки.
— У него душа болит, — сверкнул глазами Арсалан. — А у Кати не болит? У Анны не болит? А у отца с матерью душа не болит? — Арсалан кивнул на Батомунко и Чимит.
Алексей опустил голову на грудь.
— Его там люди ждут, а он убежал в степь и водку хлещет.
— Что же, по-твоему, мне и выпить нельзя? Да?
— Нельзя, Лешка! На то и крылья даны орлу, чтобы летал. Тебя народ за человека принял, поверил тебе, пошел за тобой. Сама Нина Васильевна дорогу уступила. А выходит, мы перепелку за сокола приняли. Ты же нас всех обманул. Вспомни-ка нашу клятву. Или ты забыл ее?
Нет, этой клятвы Алексей не забыл.
…Онон. Лето. На берегу реки горит костер. Возле него сидят Борис, Арсалан, Алексей. Вдали полыхают зарницы, а мальчишкам кажется, что это где-то бьются их отцы и братья с фашистами. Борис взял нож и острием надрезал палец. Выступила алая капля крови. У Бориса побледнело лицо. Он смотрит на зарницы и говорит:
— Клянусь боевым оружием отцов, клянусь их ранами, клянусь слезами матерей быть всегда верным другом. Если я смалодушничаю перед жизнью, если предам вас, то пусть меня постигнет самая суровая кара — презрение моего народа. Трусам и подлецам не место на земле. Если один из вас окажется в беде, то я приду на помощь, если даже придется перешагнуть через собственную смерть. Если я этого не сделаю, то пусть потухнет мой очаг[19]. Клянусь!
Такую же клятву произнесли Арсалан и Алексей. Потом, стоя у костра, они соединили пораненные пальцы, и крупная капля крови упала на землю.
— Теперь мы побратимы, — взволнованно проговорил Арсалан.
Много с тех пор утекло воды в Ононе. Но Алексей помнил каждое слово клятвы.
— Может, Борису позвонить, рассказать о тебе?
— Прости, Арсалан. И ты, отец, и ты, мать. Простите меня. Не устоял.
— Пей крепкий чай и в постель, — уже более мягко предложил Арсалан. — Мать раны перевяжет.
Через полчаса Алексей уже спал тяжелым сном. Арсалан сел за стол.
— Беда к человеку пришла. Зачем же ты так с ним говоришь, сын? — упрекнула Арсалана Чимит.
— Его беда — моя беда. Потому так и говорил.
— Ничего, Чимит, буря сильную птицу закаляет, слабую убивает, — вмешался в разговор Батомунко.
Арсалан выпил стакан чаю и встал.
— Мне еще работать сегодня.
Алексей проснулся рано, вышел из дома. Горела заря. На озерке кормились утки. От Онона доносились редкие выстрелы. Сознание Алексея точно на экране прокрутило весь вчерашний день и остановилось на Кате. «Вот и поставлены все точки». Алексей не чувствовал ни горести, ни радости. Вспомнил об Иринке. Засосало под сердцам. Кто-кто, а он-то знает, как расти без отца. Алексей вздохнул, поднял руку поправить упавшие на лоб волосы, обжигающая боль резанула грудь.
— Фу, черт. — У Алексея даже испарина на лбу выступила. Он постоял, боль утихла.
В ограду вошел Батомунко, он уже выгнал овец на пастбище.
— Скоро на зимник покочует? — спросил Алексей.
— Как только уберут поля.
— Зеленку уже пора косить на культурном пастбище. А то перестоять может.
— Максимку в воскресенье поджидаю. С ним поедем. Дня за два управимся.
Алексей позавтракал и поехал в поле. Вскоре его по рации нашел диспетчер и сообщил, что нужно подписать чеки на получение денег в госбанке, иначе люди могут остаться без зарплаты.
Пришлось ехать в контору. Алексей только подписал чеки, как в дверях появилась Аграфена.
— Аграфена, проходи, садись.
Аграфена как-то боком присела на краешек стула и нервно теребила кончик платка.
— Петрович, что теперь с Петрушей-то будет?
— А что с ним еще стряслось? — не понял Алексей.
— Вон что натворил с огнем-то. Чуть хлеб не спалил. Ребенок еще.
— Этот ребенок по полторы нормы в день выполняет. В поле он уже. Я сейчас его видел.
— Ты уж обиды на него не таи.
— О какой ты обиде толкуешь? Придет время, мы его еще орденами награждать будем. А вот Арсалану и Ивану Ивановичу я всыплю, чтобы до конца жизни царапали одно место.
— Может, не надо, Петрович, Петруша подвел их.
— Они его подвели. А ты Петра учить-то думаешь дальше?
— Никак не хочет. На этих тракторах и комбайнах спать готов.
— Ладно, я сам с ним поговорю. Как дела у тебя на ферме?