День был на исходе. Автомашины и тракторы ушли, только телеги длинной цепочкой растянулись по дороге к селу. На небе полыхала заря. Алым рябиновым костром горел Белый камень. Алексей обошел вокруг кургана из перегноя и остановился возле Анны.
— Теперь мы богачи.
Анна даже не повернула головы. Она смотрела вдаль.
— Помнишь, Алеша, когда я пришла к вам в бригаду, вот такой же вечер был. Земля парным молоком пахла. Облака пламенели. И Белый камень красным был.
— А ты посмотри.
Анна повернулась. Раскаленным валуном лежал Белый камень.
— Ты не забыл тот вечер? — тихо спросила Анна.
— Нет. Ты попросила меня принести красный камень. Я иду, а на ладони у меня будто маленькое солнце лежит. И только ты взяла, камень погас, стал белым. Оказывается, и красный цвет гаснет, если его касается холодная душа.
Анна пристально посмотрела на него.
— Помнишь?
— Все помню, Аннушка, все.
— Алеша, милый, ты любишь меня. Любишь? А я-то дура… Спасибо, Алеша… Только ты обо мне плохо не подумай. Мне ничего не надо. Довольно и того, что не забыл. До свидания.
Анна села на мотоцикл и помчалась в село. Алексей проводил ее долгим взглядом и пошел на полевой стан. Там была Нина Васильевна.
— А ты что бродишь один как неприкаянный? Поедешь?
— Нет. Я побуду еще здесь.
— Смотри. А я что-то устала, домой поеду.
Глава 8
Все эти дни Анна, как на крыльях. Мир — в радость, работа — в сласть. Сама того не зная, похорошела, зацвела буйно, как припоздалый черемуховый куст. Мужчины провожали ее долгим жадным взглядом. Случалось, и приставали, грубо, нахально. Бабы втайне завидовали Анне, боясь за своих мужей, но в этом они не признались бы даже под смертной пыткой. А поэтому с особым наслаждением злословили о ней:
— Алексею Петровичу на шею вешается…
— Бесстыжая. В чужую семью лезет…
— Ребенка осиротить хочет…
Вот такой слушок вполз в дом Огневых. Не находит себе места Елена Николаевна, не идет сон, думы в узлы завязываются. Последнее дело чужую семью разбивать. Детские слезы не прощаются. Грех-то какой. Теперь сраму не оберешься. Людям хоть на глаза не показывайся. Да и Алексей-то хорош — немужнюю бабу сбить с пути, что сорвать подснежник в стерпи. Ославит, а потом к жене под бок. Уж не молод.
— Что это ты все вздыхаешь? — спросил Матвей Иванович.
— Слышал, что про Анну-то с Алексеем Петровичем в деревне говорят?
— Вам, бабам, вместо языка-то топор бы подвешать, вот нарубили бы дров.
— А если правда, тогда что делать будем?
— Не сосунята, какую кашу заварили, ту и хлебать будут.
— Анна-то, поди, родная тебе дочь. И не жалко?
— А на что ей моя жалость? К подолу вместо хвоста цеплять? Не урод, слава богу, всем взяла: и красотой и умом.
— Вот принесет в подоле, тогда другой сказ заведешь.
— И что ты ко мне пристала, как репей к овечьему брюху, — рассердился Матвей Иванович. — У вас, у баб, не душа, а дьявол рогатый. Он-то и делает все навыворот, не по-людски. Что ей теперь, кукушкой жить? А с Алексеем у них смолоду карусель идет. Поди разбери, что им надо. И не нашего ума это дело. А бабы весь век свой судачат. И в праведные-то они обряжаются тогда, когда уж сами грешить не могут.
— Вот горюшко-то мое, — вздохнула Елена Николаевна.
— Спи, Елена, не майся, — более ласково проговорил Матвей Иванович. — На фронте, бывало, в такую кутерьму попадешь, не дай бог к ночи вспомнить. Все горит, все грохочет, небо черней тучи. Куда ни сунешься, на тебя смерть глазеет. Ну, думаешь, из этого ада одна дорога — чаевать на тот свет к старикам. А оно, глядишь, смерть-то и пронесло стороной. А тут не война, все обойдется. Поломала Анна дом, это дело не мудреное, а вот новый не вдруг срубишь: то бревна горбятся — не подходят, то фундамент просел — сруб повело. И ребенка нечего бояться. Ты чужого-то берешь, вся в лице переменишься, будто на тебя молодым ветром дыхнет. А неужто родному рада не будешь?
— Да я разве супротив ребенка? Только было бы все как у людей.
— И у людей всяко бывало. Ни одна девка без славы не выросла. А уж что говорить про разведенных баб да про вдов? Или ты забыла, как тебя отец под замком от меня держал?
Отец Елены Николаевны, был справный казак, верой и правдой служил Семенову. И только когда деваться было некуда, перешел к красным. Поэтому и ненавидел он Огневых, а Огневы его. А когда узнал, что его Ленка любовь крутит с Матвеем, люто отходил ее супонью, увез на заимку и посадил под замок в зимовье. Но братья Огневы ночью выломали дверь и украли девушку. Отец проклял дочь и отрекся от нее. Да только у Елены с Матвеем от этого любовь крепче стала.