— Возьми. Потом отдадите.
— Да как-то неудобно, — развел руками Пронька.
— Возьми и все расскажи жене. Иначе выброшу эту поганую водку на помойку.
— Возьми, Пронька, — убеждал и Ананий. — Князь выбросит, я его знаю. Да еще и нас с тобой взашей вытолкает.
— Ладно, — согласился Пронька.
Выпили еще по рюмке.
— Скушно ты живешь, Князь Гантимуров, — философствовал окончательно захмелевший Пронька. — Без фантазии. Понимаешь? А без фантазии никак нельзя. Ты, Князь, мотоцикл «Урал» когда-нибудь видел? То-то. Когда на нем по степи едешь, ветер голову срывает, сердце из груди от радости выскакивает. Позапрошлым летом купил я такой мотоцикл. Честь честью обкатал его. Бывало, газану, рванет он, как застоялый жеребец, дух захватывает. И поехали мы с Ананием покататься. Уехали за Онон к озеру Зун-Торей. Время подходящее прошло. Протряслись за дорогу. Увидели домик под сопкой, свернули к нему. И в аккурат угодили к моему знакомому, к пастуху верблюдов. Мы с ним как-то на слет передовиков в Читу ездили, в одном номере в гостинице жили.
Обрадовались мы. Жена его под навесом в ограде поесть собрала. За встречу бутылек раздавили, потом — другой. А там уж и пошло. Загулял Прокопий Ефимович.
Пастух ест, а сам все на мотоцикл косится. Я его спрашиваю: «Нравится?» Отвечает он: «Беда, хорошая машина». А если я загулял, откуда у меня и отчаянность берется. Я и говорю: «Давай три верблюда, два ящика водки и забирай к чертовой матери этот мотоцикл».
Ударили по рукам. Пригнал пастух трех верблюдов. На двух мы с Ананием уселись, на третьего погрузили водку и отправились с песнями домой.
Приезжаем, на нас вся деревня высыпала поглазеть. Ребятишки гурьбой следом валят, собаки такой брех подняли, хоть уши затыкай. А мы горланим себе песни.
Подъехали к моему дому. Жена на крыльцо выбежала: «Пронюшка, Ты что это опять чудишь-то?» А я ей кричу: «Отворяй ворота. И какой я тебе Пронюшка, я турецкий шах. Ухожу с караваном к персиянкам. Проститься приехал». — «Что мелешь-то? Не смеши людей. Иди проспись», — взмолилась она.
Пока мы такие переговоры вели, а верблюду что-то не понравилось, захарчел он, а потом как плюнет в жену. Она с перепугу так и села.
— Вот это была потеха, — покачал головой Ананий.
— Ну, а потом? — заинтересовался Федор.
— Вот потом-то самое страшное началось. К утру мы с Ананием очухались и не знаем, что с этими проклятыми верблюдами делать. Решили продать. Целую неделю ездили по району, где только не бывали, никто не берет.
Измучились вконец. Не знаю, что бы я еще натворил с горя. Но на счастье в Зареченске на свадьбу попали. Жениху с невестой и подарили этих верблюдов, а сами поскорей смотались.
Потом, говорят, целый месяц нас искал жених, горькими слезами выл, да не нашел.
— Ну и чадушки, — смеялся Федор.
Ананий грузно встал.
— Спасибо, Князь, за приют.
Обнявшись, Ананий и Пронька вышли на улицу, Ананий басисто запел:
Пронька голосисто подхватил:
Глава 11
В больших муках рождается весна в Забайкалье. После крутых морозов затопит землю теплом. Задымятся увалы, все вокруг наполнится душистою прелью прошлогодней травы. По падям до боли в глазах засверкают накипни, заслезятся звонкими струями. В небе, в ожидании попутного ветра, замрут белокрылые облака, марево подсинит горы. Неуемно голосисто запоют птицы. Но через два-три дня налетят холодные гольцевые ветры и будут дуть до тех пор, пока земля не укроется от них молодой зеленью.
И на этот раз снега уже давно не было, а тепло все еще плутало где-то в горах. Временами выдавались погожие дни, но приходила ночь, опускалась стынь, и земля цепенела. Только к середине апреля ярче засветило солнце, южные склоны сопок занялись голубоватой дымкой — зацвел ургуй[12].
Тетушка Долгор вышла из домика. Одета она была в летний синеватый тыгэл, рукав которого перехвачен пониже плеча многоцветной тесемкой[13]. Маруф Игнатьевич возле столовой колол дрова. Тетушка Долгор глянула на поле и замерла: то здесь, то там, будто кто-то вспарывал пашню, взлетали облачка пыли, невидимая рука скручивала их в черные жгуты, и они, извиваясь, блуждали по полю.
— Кого это ты там узрела? — воткнув топор в чурку, распрямился Маруф Игнатьевич.