Дашибал Очиров, по прозвищу Мунхэ — бессмертный, с малых лет был табунщиком. Когда началась война, заседлал Дашибал лучшего скакуна, уехал на фронт и канул. Пришло на него три похоронки. В первой извещали, что кавалерист Дашибал Очиров пал смертью храбрых под Москвой в январе 1942 года. Во второй сообщали, что отважный партизан Дашибал Очиров погиб при выполнении боевого задания в Брянских лесах в 1943 году. В третьей писали, что Дашибал Очиров погиб геройской смертью в 1945 году при освобождении Праги. В селе давно его оплакали, а он явился осенью с первым снегом, погулял неделю, заседлал коня и умчался в степь. За это и прозвали его Мунхэ-бессмертный.
С орденами он никогда не расставался. Есть у него и медали, семь штук, но они украшают грудь табунщика только по праздникам.
— Мунхэ, здорово, паря, — обрадовался Маруф Игнатьевич.
— Сайн байна, Маруф. Как здоровье?
— Старое дерево скрипит, да стоит… А твое как здоровье?
— Шевелюсь еще мало-мало. Пошто людей не видать? Куда подевались?
— В столовой все. Пошли чаевать.
— С дороги кружку чаю пить надо, — согласился Дашибал.
Маруф Игнатьевич с Дашибалом дружат с юношеских лет. И молва приписывает им немало разных историй. Говорят, как-то приехал Дашибал в гости к Маруфу Игнатьевичу… Маруф Игнатьевич в магазин за бутылкой побежал, а Евдокия Тихоновна принесла на стол ведерный самовар и крынку молока. Пьет Дашибал чай, крякает от удовольствия, потом обливается. Осушил самовар, вытер пот ладонью и говорит: «Однако пойду коня расседлаю да потом основательно почаюю».
В столовой радостно встретили Дашибала. Ананий встал:
— Садись, Мунхэ.
— Сам куда сядешь?
— Я найду место.
Тетушка Долгор принесла миску супа. Дашибал ел и посматривал на молодежь.
— Пошто неладно работаете? Говорят, зерно в стерню бросаете, какой хлеб будет?
— Это все Анна, — кивком головы показал Ананий в ее сторону.
— Однако пошто баб слушаете? Их дело ребятишек рожать.
— Мунхэ, да они разучились, скоро за них мужики рожать будут.
Все весело рассмеялись. Ананий отложил ложку, подвинул к себе стакан с чаем.
— Тетушка Долгор, — заговорил он, — чудно мне: Мунхэ на войне пять лет пропадал, теперь из степи глаз не показывает. А откуда у вас ребятишки взялись?
Все с улыбкой смотрели на тетушку Долгор, ждали, что та ответит.
— Бесстыдник, — покачала головой тетушка Долгор. — Тебя давно в степь сослать надо, чтобы зря баб не смущал.
— Да Анания хоть на луну пошли, он их и там найдет, — вставил Пронька.
Ананий свое:
— Мунхэ, а как ты умудрился за одну войну три раза умереть и живым остаться?
— Это совсем пустяк. В прадеда я пошел. А он такой хитрый был, обманул трех русских попов и одного бурятского ламу. А это, однако, хуже, чем вместо коня дьявола заседлать. Потом он ездил по степи и песню пел:
— Чудак твой предок, Мунхэ. На кой шут ему столько раз креститься нужно было?
— Говорю тебе, мой прадед был самый хитрый из агинских бурят. Кто принимал хрестьянскую веру, тот на пять лет освобождался от податей. Вот и крестился несколько раз. Обманул он царя и попов.
— А что же делал этот хрестьянин, когда ламы появились?
— Пошел в дацан к ламе, стал Будде поклоняться.
— И этого блудного сына не наказали боги? — удивился Ананий.
— Пошто наказывать будут? Боги веселых людей тоже любят.
Вечером Дашибал с Маруфом Игнатьевичем сидели за столом в домике тетушки Долгор и тянули помаленьку винцо. Хотя Дашибал был маленького роста, но на Маруфа Игнатьевича смотрел свысока; мужчина без коня, что охотник без ружья, одно название.
— Все в земле роешься, как червяк. Настоящему мужчине место в седле. Встретил солнце в одном конце степи, проводил его в другом. Не зря со мной сам генерал Доватор за руку здоровался.
— Как же вы его не уберегли?
— На войне и генерал солдат.
— Ты меня земляным червяком обзываешь. А вспомни, как сам землю нахал. Или память-то ветром выдуло?
— Помню. Пахал маленько. Это еще в тридцать втором году было. В пади Тарбагатай улус был, юрт тридцать стояло. Колхоз создали. Решили хлеб сеять. Нас, парней, пахать заставили. Приедет председатель, мы работаем, уедет — бега на конях устраиваем, стрельбу из луков. Какой из пастуха хлебороб. Это сейчас буряты научились хлеб сеять не хуже русских. Тогда совсем не умели. Однако мы месяца два землю мучили. Потом я пошел к председателю и говорю: «Совсем пропадаю на этой работе. Давай табун коней». В тот же день уехал в степь. С тех пор с коня не схожу.
— Так и не стали сеять хлеб?
— Пошто. Из русского села комсомольцы приехали, наших парней учить стали. Потом дело хорошо пошло.
Три дня гулял Дашибал. На четвертый попарился в бане и заседлал коня.
— Ты это, паря, куда собрался? — удивился Маруф Игнатьевич. — Вечером в деревню ко мне поедем. Старуха пирогов напекла, настойку сгоношила. Ты такой отродясь не пивал.
— Спасибо, Маруф. Однако поеду. Какая тут, к лешему, жизнь. Дышать нечем. Старуха и та соляркой пропахла.
И умчался Дашибал к горам Алханая, к своему табуну, навстречу вольным ветрам.