— Нет.
— И я не видела.
Анне нечего было возразить.
— Вот так, матушка. А осенью-то, может быть, вас придется привлекать к ответственности. Столько семян перевести, — дело не шуточное. Да и без кормов можете оставить колхоз. За это спасибо не говорят.
— Зачем же вы раньше времени хороните дело Алексея Петровича?
— Так спрос-то с меня первым долгом будет.
Возле Урюмки Нина Васильевна увидела автомашину. Подъехала. Иван Иванович заливал воду в радиатор.
— Что у тебя стряслось?
— Мотор греется.
Нина Васильевна присела на молодую траву. Здесь было затишье, пригревало солнце, горьковато пахло черемухой. В зарослях громко перекликались кукушки. Над Урюмкой с берега на берег летал зимородок, садился на куст, камнем падал в воду и из нее взлетал с рыбкой в клюве.
— Благодать-то какая, — огляделась Нина Васильевна. — У Анны в отряде пшеница дружно пошла. Уродится хлеб. Земля-то не видывала столько удобрений.
— Ничего у нее не будет, — облокотившись на капот машины, проговорил Иван Иванович. — Пшеница на таком удобрении изнежится, до снега не созреет, а овес и ячмень травой зарастут.
— Я тоже думаю, толку от овса и ячменя не будет, но пшеница вырастет. Помнишь, когда ты еще звеньевым был, мы на картофельном поле пшеницу сеяли. Около сорока центнеров зерна с гектара тогда получили.
— Там было-то всего двадцать гектаров.
— Получили на двадцати, можно получить и на тысяче.
— На том поле два года картошку сажали, а потом хлеб посеяли. А Алешка сразу в свежий навоз семена высыпал. Одна дудка и попрет.
— Не знаю, может случиться и так. Только урожай-то нам надо как-то повышать. Сам знаешь, каждый год весной овцы без кормов.
— Нас не спрашивали, когда давали план увеличить поголовье овец.
— Это, Ваня, старая песня. Есть государственные интересы. Овчина нужна, шерсть нужна, мясо нужно. Мы с тобой для того и находимся здесь, чтобы дать все это.
— Тогда на кой шут с нас товарное зерно требуют? Пусть хлеб выращивают там, где он растет. Коли мы овцеводы, давайте сеять зеленку, многолетние травы, овес и ячмень для фуража.
Из-за кустов вылетела цапля, увидела машину, людей, испуганно крикнула и, усиленно махая крыльями, стала набирать высоту. Нина Васильевна проводила ее взглядом и посмотрела на сына.
— Хочешь ты того или не хочешь, а товарное зерно мы производили и будем производить. Ты мне другое скажи, кто нам не дает получать хорошие урожаи овса, ячменя и многолетних трав? Посевы этих культур мы увеличиваем с каждым годом. И можем еще увеличить, земля, слава богу, еще есть.
Иван Иванович дернул нос-лодочку и, не глядя на мать, бросил:
— Я смотрю, ты уж начинаешь говорить Алешкиными словами.
У Нины Васильевны нервно дернулось веко, на щеках выступили бледные пятна: с первых дней войны несла она свою тяжелую ношу председателя, и не удивительно, что все чаще стали сдавать нервы. Но она сдержала себя.
— Ваня, давай уж будем честны друг с другом. Правильно или неправильно, но Алеша что-то делает. Если он даже споткнется, его никто не осудит: человек ищет дорогу, а в пути всякое бывает. А что мы с тобой делаем? Только бурчим на него.
— Ну и черт с ним, пусть он ищет эту дорогу, — с горечью проговорил Иван Иванович. — Да и вообще, пропади пропадом это сельское хозяйство. Годы проходят и — никакого просвета. Уеду я на БАМ, мама. И пусть эта земля горит черным пламенем.
Нина Васильевна не поверила своим ушам.
— Ваня, ты это серьезно?
— Вполне, — коротко бросил Иван Иванович и отвернулся к резво бегущей Урюмке.
— Та-ак, — устало протянула Нина Васильевна. — А ведь я, Ваня, этой земле отдала жизнь. В ней похоронила свою молодость, на этой земле и седину нажила. Значит, решил бросить мать-старуху, пусть одна этот воз в гору тянет.
— У тебя Алешка есть.
— А куда ты с БАМа побежишь? Там рельсы не на цветы, а на вечную мерзлоту кладут. Так что выкинь из головы эту глупость.
— Не могу я больше здесь оставаться, мама, — почти крикнул Иван Иванович. — Все говорят, что Анна опять с Алешкой таскается.
— А тебе-то какая печаль? Вон сколько девок в селе. Или у тебя глаза завязаны?
— Сверну я Алешке шею. Все он во мне отравил, душа черней ночи стала.
— Спасибо, обрадовал. Мне только этого не хватало, матерью тюремщика стать.
— Что же мне делать?
Глава 15
Ручьи в распадках вызванивали, что май пошел под уклон. Хотя ветер иногда дул сутками, но сила у него была уже не та. Лес покрылся молодой зеленью. По Урюмке буйно цвела черемуха, клубилась снежной полосой от Онона до Алханайских гор. Опьяненные ее запахом до одури пели птицы. На полях появились всходы.