— Ставь самовар.
— У вас же газовая плита. Или не работает?
— Работает, только вот в самоваре-то чай вкусней.
Борис налил воды в самовар, стал колоть лучинки для растопки.
— Олег-то где? Дома бывает?
— Бывает. Укочевал с отарой к Белому камню, в Крутой пади стоит.
— Невесту-то не подыскал еще?
— А кто его знает? Люди говорят, с Диной Степана Кирюшкина дружит. Я его пытала, да разве скажет.
— А отец где?
— В поле. Аннушке Огневой помогает. Отговаривала, так его разве удержишь. Бегает старый, ног под собой не чует. В комсомол приняли. Чистый грех.
— В какой комсомол? — удивился Борис. — Отец больше тридцати лет в партии. Ты, мама, что-то путаешь.
— Да с вами запутаешься, — махнула рукой Евдокия Тихоновна. — Почетным комсомольцем его избрали.
— А-а, это другое дело.
— Бант красный выдали. Идет на собрание, как боевой орден прикалывает.
— Да это же мама, здорово.
— А я ничего. Любо мне, когда народ нас почитает. Только о здоровье Маруфа пекусь. Годы-то уже не молодые за комсомольцами гнаться.
— Ничего. В деле-то оно лучше.
— Оно так. А тут с Ниной Васильевной и парторгом Аюшей Базароновичем разругался.
— Что это они не поделили?
— Весну-то в отряде работал. Ему деньги начислили. Так отец такой шум поднял, не приведи господь. Говорит, у меня зарплата есть. Это он про пенсию. Какого ляда мне еще надо? Если колхозу деньги девать некуда, так отдайте их детишкам в детсад.
— И отказался?
— Знамо дело, отказался. Оно, если по уму рассудить, на што нам эти деньги. У старика пенсия есть, у меня пенсия есть. Обуты, одеты, слава богу, гостей есть чем принять. А в колхозе не с неба деньги падают, каждая копейка нужна. Задумали ферму механизировать. Хоть доярки вздохнут немного, а то ведь под старость-то лет без рук остаются.
Борис с нежностью смотрел на мать.
— А как в комсомольско-молодежной бригаде дела?
— Тоже хорошо. Олег приезжал, сказывал: план перевыполнили. Только вот с кормами сейчас худо, вышли все. Алексей Петрович на каждой стоянке культурное пастбище делает. Навоз возят на поля. Теперь с хлебом будем.
— Это почему? — заинтересовался Борис.
— Да на назьме-то и мякина колос дает. А то совсем запустили поля. Весной все про какую-то высокую агротехнику говорят, а подойдет осень, убирать нечего. Слава богу, хоть Алексей Петрович не знает про эту злосчастную высокую агротехнику, а то бы тоже про назем не вспомнил.
Борис смеялся от души.
— А ты что смеешься? Сам как-то по радио выступал, о том же говорил.
— Ну спасибо, мама. Выдала ты нам…
Вскоре появились Арсалан с Алексеем.
— Я тебе что говорил, — раздеваясь, наседал Арсалан на Алексея. — Да разве степного коня в конюшне удержишь?
— Сдаюсь, Арсалан, сдаюсь… — поднял руки Алексей.
Борис чуточку с завистью смотрел на друзей. Оба в сапогах, телогрейках, пропитанных пылью, лица загорелые, исхлестанные ветрами. А энергия так и бьет.
— Проходите, — пожимая руки друзей, пригласил Борис. — Выкладывайте, как вы тут живете.
Арсалан прошел в комнату, достал папиросу.
— Однако какая, к черту, жизнь, Борис, — Арсалан покосился на Алексея. — Жили как все добрые люди, а злой бурхан послал на нашу голову Лешку.
— Но-но, — усмехнулся Алексей.
— Что но-но? Да я после Восьмого марта даже пустую рюмку в руках не держал. И это скажи, Борис, жизнь?
— Этот пробел в твоей жизни мы сегодня же восполним.
— А я уж думал не доживу до такого светлого дня.
— Поплакался? — спросил Алексей. — А теперь марш на кухню помогать Евдокии Тихоновне.
— Что-о-о? — протянул Арсалан. — Я, Арсалан, сын Батомунко Найданова, и — на кухню? Ты, Лешка, соображаешь, что говоришь? Да раньше уважающий себя бурят считал великим позором принести воды из ручья. А вынеси мусор он из юрты, его за человека никто считать не будет. А ты меня на кухню в стряпки посылаешь. Да я лучше умру, а такой позор на свою голову не приму.
— Борис, посмотри, и мне с таким баем приходится работать. Ну, а ты надолго к нам?
— Был в верховьях Онона. Сейчас еду в «Пограничник». Что-то там с севом затянули. С окотом не ладится. Надо разобраться. Решил твою безотвальную обработку посмотреть.
— Падеж овец по области большой?
— Есть падеж. И ничем остановить нельзя: бескормица.
— Сев как идет?
— Тоже мало радости. Ветровая эрозия все больше отнимает у нас земель. Половина полей будет засеяна рядовыми семенами. Не могу понять, почему мы так к земле относимся? Несколько лет бьюсь за то, чтобы каждый колхоз имел свои семеноводческие участки. Все со мной соглашаются, но и ничего не делают.