— Да разве я хочу ему зла?
— Сама посуди, бросит он семью, думаешь, ему за это спасибо скажут?..
— Да не казните вы меня, без вас тошно, — со слезами на глазах взмолилась Анна.
— Ты не сердись, Аннушка, — Нина Васильевна поднялась со стула. — Дом-то у нас один. Вот обо всем и приходится думать. Выздоравливай да за работу берись. На людях то оно легче и в беде и в радости.
Нина Васильевна ушла, а Анна уткнулась в подушку и долго плакала. Анна понимала, что так жить нельзя, а по-другому она не умела.
Так в эту ночь и не сомкнула глаз Анна. А утром посмотрела на Чебурашку:
— Вот и нет у нас с тобой больше Алеши. Верно люди говорят: свой костер греет, а чужой обжигает.
Вскоре пришла Дарима, как всегда оживленная, непоседливая. Возбужденно горели ее агатовые глаза.
— Аннушка, ты тут лежишь и ничего не знаешь. — Дарима подсела к кровати.
— Что у тебя опять стряслось?
— Гантимурчик меня пугает. Осатанела, говорит, мне холостяцкая жизнь. Украду я тебя нынче летом. А он такой, украдет и глазом не моргнет.
Из палисадника доносилась шумная перебранка воробьев. Дарима легко подошла к окну и снова вернулась к кровати. Анна со скрытой улыбкой следила за ней.
— Мне страшно, Аннушка, — продолжала Дарима. — Как же я с чужим-то мужчиной в одном доме жить буду?
— Вот тебе и раз. Так Гантимурчик же твой будет.
— Все равно страшно.
— Эх, Ласточка, и попляшу же я на твоей свадьбе.
Через неделю Анна вышла из больницы. Она постояла на берегу Онона и неторопливо пошла к селу. Припекало солнце. Над заречными хребтами в пепельном выгоревшем небе кружили орлы. В горячем воздухе мельтешили разноцветные бабочки. По берегам обмелевшего Онона бегали кулики. На серых валунах белели отдыхающие чайки. Резкий запах богородской травы и полыни щекотал в носу.
Анну радовало все: и пестрая бабочка на придорожном цветке, и понурые кусты у воды, и далекий гул трактора, и беспокойное щебетание птиц. Она и не подозревала, что ей так дорога здесь каждая мелочь. Видимо, уж так устроен человек: когда он здоровый, сильный, когда ему принадлежит весь мир, то он не замечает всей земной красоты, а может быть, просто привыкает к ней, как мы привыкаем к нашим близким. И только тогда, когда человек теряет все, хотя бы на время, он по-настоящему начинает ценить этот хлопотный, порой утомительный, но удивительно прекрасный земной мир.
И Анна была счастлива, что вновь идет по родной земле, что сейчас может сбежать к Онону и упасть в прохладные волны или сесть под кустом черемухи на мягкую траву и слушать, как шепчутся листья, или подняться на сопку и смотреть, как летят к ней на синих крыльях курчавые облака. Из-под ног шумно взлетел полевой барашек. Анна проводила птицу взглядом и пошла дальше.
В селе на улицах ни души. В некоторых домах ставни закрыты. Разморенные зноем лениво перекликаются петухи. По угору в густой траве пасутся индюки. В Ононе на мели шумно плескались прокопченные ребятишки. В заречье под кустом старик сидел с удочкой. С низовья по стремнине, высоко подняв нос, быстро мчалась моторная лодка.
Недалеко от бытового комбината Анна встретилась с Мартой. Лицо у нее загорело, а от этого веснушки были ярче и казались крупнее. Марта скользнула по Анне безразличным взглядом, хотела пройти мимо, но взглянула второй раз и приостановилась.
— А я вас не узнала. Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Что же вы за платьем-то не приходите? Давно уже готово.
— Да вот в больнице лежала. Только что вышла.
— Что так?
— Простыла.
— К нам кримплен поступил. Я вам на костюм оставила.
— Спасибо. Я зайду. Не собираетесь обратно в город?
— Да нет. Мне здесь больше нравится. Вчера мы с девчонками за реку плавали. В Сенную падь ходили. Сколько там жарков, будто в огне все. Я такого еще не видывала. Только вот с самолета на парашюте попрыгать хочется.
— Так съездите на недельку в город.
— Да некогда все. Мы с девчатами решили для трактористов комбинезон сконструировать такой, чтобы в нем было удобно работать и чтобы он сырости не боялся. Все вечера напролет сидим, шьем да порем. Модель-то почти готова. Вот материала подходящего нет. Запросили Читу. Там тоже нет, сама на фабрику поеду. Ой, я совсем заговорила вас.
— Ничего.
— Так приходите за платьем.
— Приду.
Анна устало переступила порог дома. Елена Николаевна гладила белье. Оглянулась на дверь, выключила утюг.
— Аннушка… Господи, похудела-то как. А я после обеда за тобой собиралась.