— Да я попросилась пораньше выписать.
Анна присела на стул, сняла косынку. Ковыльные волнистые волосы упали на плечи. Усталым движением руки она поправила их.
— Я сейчас тебе поесть сгоношу, — засуетилась Елена Николаевна.
— Есть я, мама, не хочу. Стакан молока выпила бы.
Елена Николаевна из подполья достала крынку прохладного молока и налила в чашку.
— Папа-то где?
— Да где ему быть-то, на стоянке. Технику к сенокосу ладит. Сушь какая стоит. Не перепадет дождик на межень, без кормов и хлеба будем.
— А где мой мотоцикл?
— Под навесом стоит. На что он тебе?
— На поля хочу посмотреть.
— Какая нужда тебя гонит? Или не успеется? Погляди на себя, краше в гроб кладут.
— Ничего, я потихоньку. Пусть больничный дух обдует.
— И куда это вы с отцом все бежите? Или домовой вас не любит? — обиделась Елена Николаевна.
— Не сердись, мама, я только взгляну на хлеб, и назад.
— Смотри не сляг опять. Надень хоть кофтенку вязану.
На полевом стане никого не было. Черемуха возле домика тетушки Долгор отцвела и среди буйной листвы проглядывали мелкие зеленые ягоды. В ограде небольшими пучками росла лебеда, пахло полынью. Стояла непривычная тишина.
Анна прошла к полю, походила по меже, потрогала густую зелень хлебов. Хлеба кустились. После боронования и авиахимпрополки они были чистыми. Анна покосилась на палящее солнце и поехала на пары, где на черном квадрате виднелись два трактора.
Первым Анну увидел Петька. Он остановил трактор, сдвинул на затылок кепку со сломанным козырьком и, хлопая сапогами, торопливо пошел навстречу. За весну он загорел, раздался в плечах.
— Петя, родной, здравствуй, — протянула руку Анна.
— Здорово, — Петька сдержанно пожал ее руку.
— Сорняк пошел? — Анна кивнула на поля.
— Но-о-о.
— Горюшко ты мое, все нокаешь?
— Но-о-о, — протянул Петька.
— Ах ты горемычный, — засмеялась Анна.
Петька стоял немного смущенный, ему мешали длинные руки, и он не знал, куда их приспособить. Наконец догадался, сунул их в карманы, достал папиросы и стал закуривать.
— Петя, да ты ли это? Куришь? — удивилась Анна.
— Но-о-о.
— А мать-то спросил?
— Что ее спрашивать? — с напускной грубоватостью ответил Петька и покраснел.
— Да она нас обоих высечет.
— А я дома-то не курю, — по-детски признался Петька.
Анна хотела шумнуть, но взглянула на его большие в ссадинах, пропитанные соляркой руки, в которых он держал папиросу с синеватым дымком, осеклась. Перед ней стоял тракторист, не раз отведавший степных обжигающих ветров.
— Беда мне с тобой, Петруша.
— Ты только мамке не говори, — помявшись, попросил Петька.
— А то что?..
— Ты знаешь, какая она… В слезы пустится.
— Ладно. Только если увижу с рюмкой, сама выпорю. И из отряда с позором прогоню.
— Нужно мне это зелье.
— И хорошо.
А по полю бежала Дина. На ходу сдернула косынку, волосы бились за спиной.
— Аннушка, наконец-то…
Дина заключила Анну в объятия, потом отступила на шаг, скользнула по ней взглядом.
— Оклемалась?
— Вроде ничего. Вы-то как тут живете?
— Нашла о чем спрашивать, — горестно вздохнула Дина и плутовато покосилась на Петьку.
— Что, мир не берет?
— Да я, Аннушка, совсем одичала, скоро кусаться начну. Это же не Петька, а кара божья. За неделю из него и двух слов не вытянешь. Спрашиваю: «Петруша, милый, ты разговаривать умеешь?» Он мне: «Но-о-о». — «Так изреки хоть что-нибудь. Или я тебе опротивела?» Он хлопает глазами: «Но-о-о, пошто?»
Петька ковырял носком сапога землю и добродушно посмеивался.
— Вчера приезжает Нина Васильевна и спрашивает меня: «Дина, скоро управитесь с парами?» А я ей: «Но-о-о». Точь-в-точь, как Петька. «Дня за четыре закончите?» Я ей опять: «Но-о-о». Нина Васильевна посмотрела на меня, как на блаженную и говорит: «Вас с Петрухой только в степи и держать». И такая меня обида взяла, впору хоть плачь! И за что страдаю! А ведь выйдет за него какая-нибудь дура, будет сопли на кулак мотать.
— Но-о-о. Нужны вы мне.
— Смотри, голосок прорезался, — притворно удивилась Дина. — Петруша, дай я тебя чмокну.
— Да ну тебя, — отвернулся Петька.
— А ты не нукай на старших. Так вот выйдет за него какая-нибудь дура, — продолжала Дина. — Представь, Аннушка, проходит год, другой, а она от него и трех слов не слышала. Наконец кончилось терпение, и она взмолилась: «Петруша, милый, поговори со мной. А то я уж речь-то человеческую забывать стала». А он ей в ответ: «Но-о-о. Што говорить-то? Так все понятно». — Плачет жена: «Злодей этакий, ты хоть любишь меня?» — «Но-о-о». — «Ирод. Заел мою жизнь. Уйду я от тебя». — «Но-о-о. Уходи. А то много разговаривать стала».