Небо над Байкалом было ясное, но все чаще налетали порывы холодного воздуха — гонцы осеннего «горного» ветра. За границами залива, защищенного от ветра лесистыми горами, волны уже бежали в открытое море, вода поседела.
С маяка далеко виднелась узкая извилистая береговая линия. Бездымным, легким и желтым пламенем светились лиственницы, среди темной зелени кедровника яркими пятнами ягод выделялись рябиновые деревья. Вдали, на восточном берегу Байкала, розовели снежные вершины Хамар-Дабанского хребта. Никита Алексеевич, обеспокоенный, еще раз взглянул на лодку и стал поспешно спускаться по деревянной крутой лестнице.
На песке у самой воды рядком сидели четыре собаки, настороженно подняв острые уши. Трое ребятишек возились возле них. Шестилетний Сергунька все пытался поднять рослого Мушкета и сесть на него верхом. На крыльце дома стояла жена, с меньшим сыном на руках. Заслонив ладонью глаза от солнца, она всматривалась в даль озера.
— Что там? — спросила Дуся мужа.
— Лодку ветром несет. Видно, мотор попортился… Надо подплыть.
По узеньким мосткам смотритель прошел к будке гидрометеорологической службы, которая стояла на сваях в левой стороне бухты.
Кедровник спускался здесь к самому берегу, густо заросшему кустарником, расцвеченному осенними красками. Кисти рябиновых ягод отражались в тихой воде.
Десятилетний Бориска догнал отца, когда он уже был у лодки и, опустив глаза, попросил:
— Возьми…
— Зачем? Мать пособить просила, надо дров принести…
Моторка пересекла границу спокойной воды в бухте, холодный ветер ударил Никиту Алексеевича в спину и понес лодку по крутым валам. Брызги полетели в лицо.
Широким полукругом Никита Алексеевич обошел лодку с молчавшим мотором. В ней были двое мужчин, на носу лежал мальчик, укрытый одеялом.
— Что у вас? — крикнул Никита Алексеевич.
Полноватый человек, в кожаном пальто и в серой кепке, нетерпеливо отозвался:
— Выручайте!
Молодой, лет восемнадцати, моторист, отирая раскрасневшееся лицо грязными руками, пожаловался:
— Мотор сдох.
— А весла?
— Не захватили.
— Хороши, — упрекнул смотритель. Волны мешали лодкам сблизиться, и Никита Алексеевич, бросив трос, предупредил: — Пойдемте на берег. Там разберемся.
Погода резко изменилась. Тучи закрыли солнце, волны потускнели. Чайки вились над заливом, похожие на платки, сорванные ветром с веревок. «Ваше счастье, что во-время заметил, — подумал Никита Алексеевич. — Снесло бы вас горным в море, да опрокинуло».
Бориска ловко поймал брошенный трос, закрепил лодку. Никита Алексеевич подхватил подмышки мальчика лет двенадцати, с побледневшим лицом, с синими подглазницами, поставил его на досчатый настил и, ласково шлепнув, отпустил с напутствием:
— Гуляй, моряк!
Дуся повела мальчика в дом.
Пожилой пассажир, разминая пальцами папиросу, нетерпеливо спросил:
— Что у тебя там?
— Видно, разбирать придется, — виновато ответил моторист, еле шевеля замерзшими пальцами.
— Разбирай, если нужно. Не ночевать же нам здесь.
— Потом, — посоветовал Никита Алексеевич. — Сейчас в дом — отогреться вам надо. Ты кого везешь? — тихо спросил он моториста.
— Директора леспромхоза, Ивана Степановича.
Маяк Крестовой хорошо известен морякам, лесосплавщикам, рыбакам и всем, кому приходится плавать по бурному Байкалу. Маяк стоит на высокой и узкой скале, похожей на черный вытянутый палец. В ясную погоду он виден за много километров; ночью он посылает всем плывущим ободряющие сигналы: «Счастливого плавания!»
Но мало кто знал самого смотрителя маяка и его семью.
Директор леспромхоза с любопытством всматривался в бухту. Она выглядела уютной и хорошо обжитой. Новый большой дом, с высоким крыльцом, с радиомачтой на крыше, стоял на возвышенности, от него разбегалась масса утоптанных тропок по всем направлениям — к берегу, где на кольях сушились сети, а на песке чернели две весельные лодки, к сараям, к огороду — там на грядах зеленела картофельная ботва, укроп топорщился желтыми зонтиками и чернели головки мака. По зеленому склону бродили козы, возле крыльца в песке рылись куры, а из сарайчика слышалось хрюканье поросенка. У крыльца росли две высокие лиственницы, на протянутой между ними веревке сушилось белье.
Удивился Иван Степанович молодости смотрителя маяка. Ему представлялось, что такие места предназначены для стариков — самая спокойная и тихая жизнь, — а перед ним был мужчина не старше сорока лет, в полном расцвете сил, смуглолицый, добродушный, располагающий к себе. В движениях он был чуть медлителен, спокоен, все делал не торопясь и как-то основательно. Его жена, Дуся, черноволосая, миловидная, еще стройная, была моложе мужа лет на пять-шесть. Она приветливо улыбалась голубыми глазами, звонкий голос ее разносился по всей бухте. Чудесная пара!