Жизнь пошла своим чередом.
На третий день утром Бориска пожаловался матери, что у него болит голова и саднит в горле. Дуся внимательно посмотрела в загорелое лицо сына, в голубые помутневшие глаза.
— Поди опять холодной воды напился? — спросила она. — Ой, Бориска, горе мне с тобой. Слушаться не хочешь. Возьми в шкафике стрептоцид, в печке горячее молоко достань. И посиди дома, неугомонный.
Сама она ушла на берег стирать белье, но, встревоженная, скоро вернулась. Бориска спал, разметавшись на диване, в уголках запекшихся губ белел налет. «Неужели захворал», — со страхом подумала Дуся.
Вечером начал капризничать самый маленький, которому не исполнилось и года. Дуся всю ночь ухаживала за ними. Бориске становилось все хуже.
А утром все четверо детишек лежали в изнурительном жару. Дуся растерялась, болезнь впервые вошла в их дом.
Всегда ее сыновья были сильными и крепкими, не боялись ни жары, ни холода. Бегали целыми днями по берегу бухты, уходили в кедровники, забирались на скалы, на маяк. А то брали лодку и плавали вдоль берега. Настоящие сорванцы!
Сначала Дуся страшилась этой ранней самостоятельности сыновей, спорила с мужем, даже сердилась на него за потворство ребятам, потом привыкла и мысли не допускала, что с ними может что-то случиться.
И вот лежат ее сорванцы, все четверо, маленькие, ослабевшие, беспомощные.
Вечером, с глазами, полными слез, Дуся сказала:
— В больницу надо.
— Куда же сейчас. Если бы рядом больница… Еще хуже станет, как продует доро́гой. Посмотрим, что завтра будет.
Утром задул опять горный ветер. Казалось, что даже дом шатается под его ударами. В ближней пади стоял желтый туман. Горный ветер выдувал песок, все больше обнажая корневища лиственниц. Деревья стояли, словно на растопыренных лапах. Немало лиственниц, погубленных осенними ветрами, валялось в пади. Наверное, в эту осень упадет и еще несколько.
Никита Алексеевич, крепко держась за перила, сбиваемый ветром, с трудом поднялся на маяк, посмотрел с безнадежным видом в море. «В такой ветер мимо падей не пройти. Нельзя плыть…»
Он спустился на берег и все же начал готовить лодку, время от времени оглядывая темное небо и разгулявшееся море.
Пришла на берег Дуся, опустилась на камень, поставила локти на колени и устало склонила голову.
Никита Алексеевич положил на ее плечо руку.
— Загорюнилась? — ласково спросил он. — А помнишь, как сюда приехала? Избенка махонькая, холодная, продувает со всех сторон, а уж скоро зима… Помнишь? Что нам с тобой пугаться? Сегодня не проплывем, может, завтра стихнет, — попытался Никита Алексеевич успокоить жену, хотя и у него на сердце было тяжко. — Выходим ребятишек…
Так они посидели рядом на камне.
Все счастье жизни для них составляли дети, в заботах и совместной любви к ним они и находили друг друга. Одинокой и пустой была бы здесь жизнь без ребячьих голосов.
Молча направились они к дому. Над морем быстро убежали темные облака, бросая мрачные отсветы на берег, грозно свистел ветер.
Собаки не отходили от крыльца, скулили, визжали, царапались в дверь, не понимали, почему не видно на улице маленьких друзей, почему их не пускают в дом.
Вовка, самый толстый, краснощекий, четырехлетний бутуз, сидел на кровати и перебирал игрушки. Увидев мать, потянулся к ней ручонками, заулыбался.
Сережа попросил, растягивая слова:
— Мам, пусти Мускета.
— Убежал он в лес, ягодка.
— Не-е, лает…
— Ну, потерпи немного.
Бориска лежал, открыв большие глаза с темными густыми ресницами, о чем-то сосредоточенно думал.
Дуся подсела к нему на кровать, положила руку на влажный горячий лоб. «Расхворался, помощник!» — Сын слабо улыбнулся.
— Лучше?
Бориска кивнул головой.
На какую-то минуту Дусе показалось, что ребятишкам стало лучше, что преждевременны ее опасения, о которых она и мужу не хотела говорить. Она повеселела.
— А ну, кто кушать будет?
Но ребята не притронулись к еде, и снова сердце матери заболело. Что она может сделать для них, так ослабевших за один этот день? По каплям перелива бы кровь свою, только бы избавить сыновей от страданий.
— Дифтерит, наверное, у них, — прошептала еле слышно Дуся, страшась этого слова, и добавила: — Так вот и мой брат болел.
— Откуда тут такое, — не поверил Никита Алексеевич.
— А Володя… Он и на горло жаловался.
Отец прислушался к тяжелому дыханию детей, посмотрел на их красные воспаленные лица и почувствовал, как спазма перехватила ему горло.