«Все!» — мелькнуло у Никиты Алексеевича. Руки ослабли, тело налилось усталостью. Не хватало сил держать руль и одновременно вычерпывать воду. Моторка, заметно оседая, плясала на волнах, не подчиняясь рулю.
Бориска, встав на четвереньки, выбирался из-под намокшего одеяла.
— Куда? — испуганно крикнул отец.
— Дай! — по движению губ сына угадал отец. Глазами мальчик показал на ведро.
Желание Бориски помочь отцу в эту последнюю минуту наполнило Никиту Алексеевича еще не испытанной силой, помогло собрать себя, и он, стиснув зубы, вывернул круто руль, поставил лодку наперерез волнам и стал быстро одной рукой вычерпывать воду.
— Ложись! — крикнул отец. — Бориска, ляжь, не бойся, — просительно добавил он.
Лодка шла теперь под острым углом к берегу, и вода перестала захлестывать ее.
Бориска медленно, очень медленно, лег, натянул на себя одеяло и закрылся с головой.
Низко надвинув шапку, облизывая мокрые губы, вглядываясь с тревогой в пустынные синеющие дали, Никита Алексеевич упорно вел моторку, до боли в суставах сжимая вырывающийся руль.
Тревожный, хватающий за душу, голос сирены пронесся над водой и вернулся, отраженный отвесным скалистым берегом. Никита Алексеевич увидел впереди, слева, белую санитарную моторку. Она быстро приближалась, вспарывая носом волны.
В женщине, сидевшей на корме, в резиновом плаще с капюшоном, опущенном на голову, смотритель узнал Веру Васильевну — врача больницы в Заброшине. Когда между лодками оставалось не больше пяти-семи метров расстояния, она резким голосом крикнула:
— Куда вы?
— К вам… Детей спасать.
— Идите к берегу…
Ближе у берега море было спокойнее, и лодки смогли сблизиться бортами. Вера Васильевна поспешно перескочила к Никите Алексеевичу и, отбросив на спину капюшон, наклонилась к детям.
— Как? Все? — Она оглянулась на отца. — Почему Дуся не поехала?
— Маяк нельзя оставить.
— Давайте их ко мне.
Моторист помог переложить детей в санитарную лодку, перешел в нее и Никита Алексеевич, закрепив свою тросом.
— Теперь быстрее, как можете! — приказала Вера Васильевна мотористу.
Низовой холодный ветер бил в лицо и катил навстречу высокие валы ноздреватой воды. Кругом быстро синело, с середины озера надвигалась вечерняя тьма. Натужно стучал мотор, и Никита Алексеевич, наклоняясь, с тревогой прислушивался к работе чужого двигателя — не сдаст, дотянет?
Вера Васильевна так и забыла надвинуть опять капюшон, и Никита Алексеевич видел ее знакомое круглое лицо, с очками на маленьком пухлом носу, с плотно сжатыми губами. Она часто наклонялась к детишкам, что-то доставая из раскрытой санитарной сумки. Движения ее были спокойные, уверенные, как будто она находилась не в утлой посудине, прыгавшей по волнам, среди свиста ветра, в сгущающейся темноте, а у себя в палате. Никиту Алексеевича била лихорадка, он не мог унять дрожь, но теперь, когда он видел с ребятами врача, в нем рождалась надежда: может, все обойдется благополучно.
Вера Васильевна, занятая детьми, ни разу не вспомнила о нем. Только, когда блеснули огни Заброшина, она спросила:
— Как вы решились?.. Такой ветер!
— А что же делать?
— Меня ждать.
— Об этом и не подумали. А как вы о ребятах узнали?
— Директор леспромхоза у вас ночевал? Он звонил сегодня. У него сын в городской больнице лежит. Вот я и выехала ваших проверить.
Перед пристанью моторист включил сирену, и ее тревожный вопль понесся к берегу.
Моторка ткнулась в черные сваи пристани. Резкие тени от фонаря метались по берегу. Невдалеке темнели низкие строения рыбных лабазов. Никита Алексеевич помог подняться врачу и перешагнул онемевшими ногами с лодки на пристань, покачиваясь, растирая окоченевшие руки и лицо.
Знакомый рыбак спросил:
— Никита? Ты? Ну, что?
— Плохо… Четверых привез.
В больничном здании светились все окна. Вера Васильевна первая вошла в приемную, сбрасывая на ходу плащ и показывая рыбакам, куда положить детишек. Сергунька в бреду быстро и возбужденно что-то шептал, потом громко позвал: «Мускет, Мускет!..» — и тонко заплакал.
Рыбаки, стараясь не стучать подкованными сапогами, вышли из приемной.
Никита Алексеевич, прислушиваясь к трудному дыханию детей, стонам и плачу, прислонился к косяку, еле держась от усталости на ногах. На нем не было и сухой нитки. На запавшем, посеревшем лице лихорадочно блестели глаза.
Вера Васильевна и сестра быстро раздевали детей.
Оглянувшись, врач, казалось, удивилась, что отец еще тут.