Со стороны они смотрелись замечательно дружной семьей. Это заметили и окружающие. Глумовы бросали на них глубокомысленные взгляды, Наталья Николаевна от всей души хотела, чтобы это так и было. Максим с Машей, понимая всю двусмысленность ситуации, хотели быстрее сменить обстановку и вздохнули с облегчением, когда машина подъехала к дому.
С Глумовыми они простились легко, но смена салона машины на домашнюю обстановку не принесла им особого облегчения. Волнительным для них было все, что происходило уже в квартире: мытье рук, встреча взглядов, переодевание Максима, обычные слова.
— Маша, ты покорми Максима, а я поиграю с Мотей, — предложила Наталья Николаевна.
За обедом разговора у них не получилось. Маша ждала, Максим не мог решиться. Потом Максим сидел за столом и смотрел, как Маша кормит Мотю.
— Посидишь с мамой, или пойдем вместе уложим Мотю спать? — неожиданно спросила Маша.
— А я не помешаю? — Максим с тревогой посмотрел на нее.
— Нет, конечно, — успокаивая его взглядом, улыбнулась Маша.
В бывшей Машиной комнате, которая с появлением в ней Моти снова стала именоваться детской, Максим сел на предложенный Машей стул.
— Мы можем говорить, Моте это не помешает, если он хочет спать, ему ничего не может помешать. В Москве мы жили с ним…
— Я знаю, — перебил ее Максим, боясь услышать от нее страшную правду об их странной жизни в детском саду. — Если можешь, Маша, прости меня, — глядя на нее полными мольбы глазами, попросил он. — Я виноват, я очень виноват перед тобой, перед сыном…
— Нет! — твердо сказала она. — Никто не виноват! Хотя, знаешь, я иногда чувствую себя виноватой в том, что Мотя обязан своим появлением на свет не… любви и глубокому и вдумчивому планированию и ожиданию, а простому случаю и стечению обстоятельств. Это потом я ждала его с любовью и радостью…
— Случай помог нам встретиться, но все, что случилось в тот августовский вечер, не было случайным. Я был околдован, очарован тобой по-настоящему. Теперь, по прошествии этих двух лет, о которых у меня сохранились не только приятные воспоминания, я знаю совершенно точно: все случившееся с нами было настоящим, без притворства, лжи, фальши. Это дорогого стоит, поверь мне!
— Я верю тебе, — стараясь казаться спокойной, тихо сказала Маша.
Она еще не была готова говорить о тех своих чувствах, о переживаниях, о том, что она чувствует теперь.
— Я ведь мог в то утро не пойти в гостиницу, тем более что ноги мои совсем не хотели туда идти, а послушать свое сердце и остаться ждать тебя у твоего подъезда, а потом поехать за тобой на край света. Сердце, оказывается, бывает иногда умнее головы, и надо его слушать! Представь, сколько бы трудностей я разделил с тобой?
— Макс, я не жалуюсь, я приобрела ценный опыт, потому что многому научилась.
— А что теперь? И сердцем, и разумом сейчас я хочу одного: быть рядом с вами. Ты позволишь мне? — Максим умоляюще смотрел на Машу.
В ответ на его мольбу она только кивнула, не нашла слов, чтобы сказать, что она давно мечтает об этом. Но в их семье не принято было бурно выражать свои чувства, и она еще никогда и никому не говорила о них. Максим же был рад даже такому сдержанному согласию Маши.
— Маша, согласись, что случай наш не назовешь ординарным. Нам надо как бы перемотать ленту нашего фильма на два года назад и начать все сначала. Ты согласна?
И опять Маша только кивнула, но Максим понял ее, считая, что Маша имеет право говорить или не говорить о своих чувствах.
— Маша, тогда я приглашаю вас ко мне в гости.
— В Москву? — разочарованно спросила она.
— Маш, ты, пожалуйста, пойми… Мое мужское самолюбие не позволит мне сидеть на шее у твоей мамы, несмотря ни на какие законы сибирского гостеприимства. И потом, в счастливом конце нашей истории заинтересованы и другие лица. Это мои родители. Они все пережили вместе со мной, а своего внука узнали на фотографиях раньше, чем я в Моте узнал своего сына. А разве Мотя не имеет права знать всех своих бабушек и дедушек?
— «На фотографиях»? — удивилась Маша.
— Да, их дала мне Рогнеда Игоревна. Но я не зря вспомнил о своих родителях. Они всегда мне помогали, помогут и сейчас…