Она кивнула и, взяв из его рук стакан, отпила немного сока.
— А теперь закрой глаза и доверься мне полностью, — прошептал он, снова поднимая ее на руки.
И руки, которые несли ее, как ей казалось, к месту падения, представились ей самыми сильными и самыми надежными во всем мире, в целой вселенной. И она вверила им себя и доверилась ему, как он и просил, целиком: она отдала ему душу, тело и остатки, жалкие крохи меркнувшего сознания…
— Натали, Натали, как вас любил поэт! Тысячи строк он посвятил вашей красе, Натали, — услышала она, когда ее рассудок, пробравшись через руины сознания, ожил, и она поняла, что может мыслить.
«Моя душа соизволила наконец вернуться в мое бренное тело, но я почему-то не очень этому рада. Я предпочла бы подольше оставаться в том бессознательном состоянии, в котором была. Не только из-за того, что я не хочу выходить из состояния блаженства, в котором все еще нахожусь, но еще и потому, что вместе с моим сознанием проснулась и моя совесть, которая уже начинает мучить меня», — думала она, боясь открыть глаза, боясь пошевелить даже пальцем.
— Давным-давно я пел эту песню… Тогда у меня не было Натали… Сейчас есть, но я не могу найти таких красивых слов. Наташа, но они есть! Они у меня в сердце! Прошу тебя, прочти их. Я знаю, ты сможешь. Прочти их и поверь им! Ты сможешь? — шептал он, обжигая своим дыханием и горячими губами ее щеку.
— Я не знаю…
— Прочти, — настаивал он, — и не пропусти таких: я полюбил тебя с первого взгляда, будь моей женой.
— Ты не можешь говорить это серьезно! — собрав в себе остатки сил, возмутилась она.
— Я серьезен как никогда!
— Сергей, мне… Я почти на пенсии…
— Замечательно! Мне не надо будет делить тебя с твоей работой.
— Сережа, у меня есть внук!
— Прекрасно, он же мой крестник, а тут я его еще и увнучу.
— Нет такого слова…
— Зато есть такое дело!
— Сережа, ты можешь испугаться однажды утром, увидев мою седину, которую я не успею закрасить…
— А вот у нас в роду седеют поздно. Но чтобы успокоить тебя и на сей глупый счет, я могу перекрасить волосы в седой цвет, а потом мы уже вместе будем думать о краске… Да, мы уже немолоды, но жизнь ведь длинная… Мы еще успеем побыть счастливыми. За свои пятьдесят шесть я этого просто не успел. Служба, война, борьба за существование…
— Может быть, ты и прав. Я совсем не соображаю… На меня столько разом всего навалилось: Маша, внук, ты… Может, ты поймешь меня, если я признаюсь тебе… Ты мой первый мужчина за последние двадцать лет…
— Наташа!
— Ничего не говори! Я понимаю, что я ненормальная.
— Нет! Ты святая!
— Нет! Только не это! Я устала быть айсбергом…
— Нет, ты скорее вулкан, чем айсберг. — Он привлек ее к себе. — Спорим!
Но они не стали спорить. Им нечего было делить. Они просто стали одним целым…
Ее разбудило солнце. Не открывая глаз, она старалась навести порядок в своем распавшемся на части теле, рассыпавшейся на атомы душе, разобраться с поднявшей голову совестью.
— Натали, открой, пожалуйста, глаза. Я чувствую, что ты проснулась, — нежным шепотом попросил он.
— Сережа, принеси мне, пожалуйста, мою сумочку, — не узнавая своего голоса, попросила она.
— Не волнуйся, я принесу тебе твою сумочку. Но знай, что ты и так выглядишь прекрасно!
Все еще не открывая глаз, она слышала, как он ушел, потом услышала его приближающиеся шаги.
— Вот, держи. — Он положил сумочку на одеяло. — Чтобы не смущать тебя, я иду варить кофе.
Поняв, что он вышел из комнаты, она села в постели, быстро надела халат и постаралась хоть немного привести себя в порядок.
— Ну вот! Сок, кофе? — Улыбаясь, он вошел в комнату, держа в руках поднос с напитками.
«Кофе черный, как ночь, горький, как вся моя жизнь… Это то, что нужно! Горький кофе и сладкий сон! Кто кого? Нет, горечь кофе не поможет мне забыть сладостных минут… А я и не хочу их забывать! И кофе тоже не хочу!» — думала она, отпивая маленькими глотками кофе из изящной кофейной чашки.
— Знаешь, а я вот не люблю кофе. Не научился его любить… Я, наверное, многому еще не научился, — вздохнул он.
— Я тоже не люблю кофе, — улыбнулась она.
— Да?! — обрадовался он. — Так что же ты молчишь?!
— Сергей, отвези меня в гостиницу, — неожиданно попросила она.
— Что? — Он непонимающе смотрел на нее, словно мучительно искал связь между ее просьбой и кофе. — Почему?
В этом коротком вопросе были недоумение, горечь, разочарование. Пламя, бушующее в его цыганских глазах, было погашено страданием.
— Серж, прости. Я не смогу жить в Москве. Я сибирская сосна. Я тут завяну…