– Нужно послать телефонограмму! – крикнула Мила – самая молоденькая художница в мастерской. – И в Москву, и в облисполком!
Ее поддержали. Сбросив рулоны с бумагой, сгрудились вокруг стола, составляя текст. В этот момент в мастерской появилось новое лицо. Это был крепкий, широкий в плечах мужчина в новой шинели, но без портупеи и оружия. Он тихонько стоял у двери, терпеливо ожидая, когда его заметят. Но художникам было не до него. Только когда текст телефонограммы был наконец утвержден, на его осторожное покашливание обернулись, и радость узнавания озарила лицо Ивана:
– Артем!
Братья обнялись, ревниво вглядываясь друг в друга:
– Вымахал-то! Куда такая жердина! Художник!
– А сам-то? Просто шкаф! Какими судьбами? Ты домой собираешься?
– Вот за тобой пришел. Едешь со мной?
– Знаешь, тут такое дело, братишка… Идем с нами, я тебе по дороге все расскажу.
Ильинская площадь была оцеплена военными. Саперы подвели под стены храма фугасы. Храм – белый, старинный, похожий на сказочный терем, с двухэтажной широкой галереей, опоясывающей строение с двух сторон, с цветными витыми шишечками куполов – стоял посреди копошащихся вокруг людей-муравьев и ждал своей участи.
Художники стали протискиваться сквозь толпу зевак к военным.
– Мы отправили телеграмму в ЦИК! – кричал Иван. – Это древнейший памятник архитектуры! Пятнадцатый век!
– Отойдите, молодой человек, – миролюбиво посоветовал военный. – У нас распоряжение командования.
– Ярославль – старинный город! – поддержала Мила. – Это наша с вами история, и потомки нам не простят, что мы не сохранили памятники!
Военные только улыбнулись на ее гневную тираду.
– Союз художников города просит вас хотя бы подождать до ответа ЦИК!
– Всем отойти! – рявкнул военный.
Но к нему уже пробирался сквозь толпу широкоплечий мужчина в шинели. Предъявив командиру саперов красную книжечку, прошел сквозь оцепление и направился к храму. Художники с тревогой и интересом наблюдали за происходящим.
– Кто это? – спросил один военный у другого.
– Шут его знает. По мандату – депутат.
– Чего ему надо-то?
Чего надо в храме странному товарищу, было интересно всем. Тот неторопливо, как к себе домой, поднимался по винтовой лестнице на колокольню.
– Может, речь хочет сказать? – пожал плечами командир. И на всякий случай кивнул ближайшему саперу: – Остапенко, дуй за ним.
Остапенко торопливо последовал за депутатом. Но лестница на колокольню была слишком крута, и, когда солдат почти достиг цели, тяжелый, обитый железом люк захлопнулся прямо над его головой, лязгнула задвижка. Депутат закрылся на колокольне.
– Эй, товарищ, – постучал снизу сапер. – Вы чего там?
– Передай командованию до ответа из Москвы храм взрывать не дам, – невозмутимо ответил Артем.
– Да вы что, сдурели? – раздалось снизу. – У нас приказ!
Внизу засуетились. Саперы встали плотнее, оттесняя народ от церкви:
– Разойдись! Сейчас взрывать будем!
Но горожане показывали на колокольню, где спокойно сидел Артем, переговаривались, расходиться не хотели.
Прибежал Ребров:
– Это твой брат? Он военный?
– Врач, – ответил Иван, немного завидуя Артему в этот миг.
– У вас в семье все такие… отчаянные? – улыбнулась Мила.
– А то!
Командир саперов вышел на середину площади и задрал голову кверху:
– Гражданин! Через час будем взрывать! Советую вам покинуть колокольню!
– Подождем ответа на телеграмму! – крикнул Артем.
Народ на площади прибывал. Всем было интересно, чем закончится противостояние.
Прошел час, ничего не изменилось. Саперы устали стоять в оцеплении, командир нервничал.
Наступили сумерки, но ответа на телеграмму не было. Художники расстелили одеяло и уселись прямо на мостовой.
– Будем взрывать? – спросил у командира один из военных.
– Не было распоряжения взрывать с депутатом. Кто будет отвечать? Ждем до утра!
Солдаты разместились на паперти. Площадь являла собой странное зрелище – и солдаты, и художники теперь напоминали паломников, пришедших издалека, чтобы поклониться святыне.
Артем, скрестив руки на груди, прохаживался по колокольне.
Солдаты развели на брусчатке костер и грелись.
– Эй, депутат, замерз небось? Спускайся!
Артем не отвечал, прохаживаясь туда-сюда.
На рассвете к площади стал стекаться народ. Людей становилось все больше. Казалось, полгорода собралось, чтобы своими глазами увидеть, что произойдет.