– Бандиты ночью убили часовых у конюшни и порезали лошадей.
– Как… порезали?..
– Вспороли брюхо. Каждой. – Вознесенский торопливо застегивал портупею. – Когда вернусь – не знаю. Береги себя.
Здесь была особая война. В любом селении русских встречали радушно, самое лучшее место в доме отведут, лучшую еду на стол поставят. Пока ты гость в доме, тебе обеспечена еда и охрана. Но за пределами дома за жизнь твою никто не ручается. Ночами, бесшумные как кошки, басмачи спускались с гор и действовали выверенно, четко, со спокойной циничной жестокостью. И поймать их было куда как непросто. В этом заключалась работа Вознесенского.
И тем не менее Асе нравилось в Бухаре. Здесь было солнечно, тепло и более-менее сытно. Юлик быстро нашел общий язык с местными ребятишками. Большой компанией дети осаждали старую чинару, среди ветвей которой имелась широкая площадка – играть на ней было одно удовольствие. Смуглый, темноволосый, с янтарными глазами ребенок не переставал напоминать матери о былой любви. Он подрастал, и становилось очевидным его несходство с Вознесенским. Он не был похож и на мать. Разве что легкой смуглостью да формой ушей. Он любил забраться на плоскую крышу и подолгу сидеть там, наблюдая жизнь улицы. Иногда, застав сына в состоянии подобной задумчивости, Ася пугалась – настолько явным в эти минуты было сходство мальчика с отцом. Он так же обхватывал руками коленки и замирал, глядя вдаль. Окликни его, и ребенок словно от сна очнется. Вознесенский над этой привычкой Юлиана посмеивался, говорил:
– Спускайся с небес, мечтатель!
Ася держалась с ребенком ровно, без сюсюканья, но когда он вдруг подлетал к ней, обхватывал за ноги своими ручонками и зарывался лицом в подол, сердце ее таяло, сжималось в комок, и она несколько раз быстро и весело целовала его в нос.
– Мамулечка, милая, милая моя мамулечка! – выпаливал он и убегал.
– Почему не родишь еще? – спросила как-то Зульфия. – Один ребенок – мало. Такому мужчине, как твой муж, нужно много сыновей.
Ася только плечами пожала:
– У нас и дома-то своего нет, какие дети?
– Рожай, Асия. У тебя нянька есть. Сын уже подрос, она у тебя без дела.
Ася отмалчивалась. После последней страшной болезни она могла остаться бесплодной. По крайней мере четыре года странствий с мужем не принесли ей новых детей. Да она и не горевала по этому поводу – постоянная опасность, неустроенность, чужая страна. Какие уж тут дети. Дай Бог этих уберечь.
Маруся подросла – из костлявой девчонки грозилась вот-вот превратиться в стройную девушку. Однажды, вернувшись вместе с Зульфией с базара, Ася застала занимательную сцену. На террасе сидели Маруся и Айгуль и красились.
– Это что такое? – вскричала Ася, с трудом узнавая в чернобровой девушке с множеством длинных косичек свою Марусю.
Странные темно-зеленые брови были соединены краской посередине и являли собой одну устрашающую неестественную линию. Над губой у Маруси красовалась мушка, а глаза были подведены на восточный манер. Айгуль, заметив недовольство Аси, шустро собрала свои склянки и смылась. А Маруся стояла перед хозяйкой, виновато опустив голову. Зульфия только посмеивалась, наблюдая эту сцену.
– Сейчас же смой этот маскарад!
– Это не смывается, – победно шмыгнула носом Маруся.
– Чем это они? – Ася беспомощно оглянулась на Зульфию.
– Усьма. Пойдем покажу.
Они вышли на задний дворик, где был устроен огород. Здесь росло полно зелени – кинза, петрушка, укроп, ну и та самая усьма – травка, похожая на щавель, только слегка пушистая.
– Айгуль толкла ее в толкушке и красила меня зеленым! – доложила Маруся. – Только теперь краска почернеет. Она полгода не смывается!
– Ну и радуйся! – огрызнулась Ася. – Ты полюбуйся на себя в зеркале! Нет, ты полюбуйся на себя!
– А мне нравится, – чуть не плача ответила Маруся.
– Хочешь, и тебя накрасим, Асия? – смеялась Зульфия. – Совсем узбечка станешь.
– Ну уж нет, увольте.
Потом однажды Асе пришлось пожалеть о своем поспешном отказе. Хотя она давно завела себе полосатое шелковое платье и штанишки до колен, подвязанные тесемочками с помпонами, носила тюбетейку или же покрывала голову платком по-восточному – ее русые волосы и славянское лицо выдавали и часто привлекали внимание. На улице она старалась одна не появляться.
Вознесенский охотился за бандой Исламбека. Множество вылазок в горы предпринимал его отряд, но все безуспешно.
– Мы в горы, а он – с гор, – говорил Вознесенский. Он редко делился делами службы, но чтобы уж совсем не рассказывать, такого не было. – Вырежут часовых, сожгут склад и смоются. Мы словно в кошки-мышки играем.