Данила Фролович шумно подул в блюдце, отхлебнул и с хрустом разгрыз кусок сахару.
— Я, батюшка, на этот вопрос так смотрю, — отозвался он, обстоятельно и не спеша намазывая маслом толстый кусок сдобной булки. — Есть инвалиды, вдовы и сироты. Я всегда готов помочь им, и вы знаете, что не только на словах.
Отец Сергий согласно кивнул.
— Но у нас развелось лодырей, что не счесть, которые хотят на боку лежать да вкусно кушать. А пьяниц? Он пустит свое состояние по ветру, пропьет, а потом нальет зенки да еще вирши про меня сочиняет. Да чтобы я ему хоть копейку? Не будет этого!
— Возможно, вы правы, — соглашался отец Сергий, скромно потягивая чай из белой кружки, не притрагиваясь ни к крупно нарезанной колбасе, ни к сардинам. Он помнил, что дома к ужину ждет его матушка Сашенька, как он называл супругу, и ее пирожки с капустой, и чай со смородиновым листом. Хозяйка не любила, когда он чаевничал у прихожан.
Ася догадалась, что Данила Фролович имеет в виду городского сумасшедшего, которого дразнили дети и который кричал в своих стихах то, что за глаза говорили многие. Круглов разошелся:
— Я сам тружусь не покладая рук и своей семье спуску не даю. Мы с петухами встаем. А Васька Утехин спит до полудня, печь только к обеду затапливает! Разве он будет сыт? А вы говорите — беднота. Оттого и беднота. Ты трудись от зари до зари, тогда никак беднотой не будешь.
— Я, Данила Фролыч, на заседаниях благотворительной комиссии всегда вас в пример привожу, — сказал отец Сергий, пытаясь увести разговор от осуждения ближних. — Вы ведь не только церкви помогаете, но, кажется, и богадельню не обделяете.
— Правда ваша, — охотно согласился Круглов. — Стариков жалею. Все там будем. По части продуктов богадельне хорошо помогаю. И в городскую казну вношу не меньше, чем другие. С Карыгиным, почитай, наравне. Хотя он купец, а я так, считай, крестьянин.
— Господь не оставит вас в трудах ваших, — отозвался отец Сергий.
Кругловы шумно дули в блюдца, большим ножом кололи сахар и громко стучали ложками, размешивая его. Дети, которым за общим столом полагалось сидеть тихо, заметно скучали. Алешке, похоже, не терпелось выдать каверзу, и он откровенно уставился на Асю, даже стакан свой отставил в сторону. Поскольку стол был широк и достать девочку он не мог, она до поры чувствовала себя в относительной безопасности. Однако едва она поднесла чашку к губам, намереваясь отпить глоток, Алешка на своей стороне шумно хлебнул. Только снова Ася собралась запить пряник чаем, как Алешка с шумом изобразил за нее этот глоток и даже зачавкал! Кирька громко засмеялся. Маня и Соня в недоумении уставились на него. Взрослые повернулись в сторону детей. Ася готова пыла сквозь пол провалиться! Зато Алешке удалось сделать совершенно невинное лицо и чистыми глазами взглянуть на отца.
— Сынок-то большой уже, — заметил Данила Фролович, стараясь сделать приятное гостю. — В семинарию определять будете? По стопам батюшки?
Алешка опустил глаза в стол. Ну ягненок, да и только! Ася кипела внутри, ужасно желая отомстить противному мальчишке.
— Не хочет он у нас в семинарию, — с улыбкой отвечал отец Сергий.
— Как так? А куда же, извините за любопытство, они хотят?
— По военной части, — коротко ответил батюшка, взглянув в сторону сына. — Мнение родителей им нынче не указ.
Асе показалось, что отец Сергий сказал последнюю фразу не для Данилы Фроловича, а для Алешки, словно продолжая их неоконченный спор.
Хозяин дома покачал головой, подвинул жене свою кружку и отколол себе большой кусок сахару.
— Ну вот здесь, батюшка, я с вами не могу согласиться, — покачал он головой. — Дети должны во всем слушаться родителей. Отцу, я полагаю, виднее, что хорошо для сына, а что — нет.
Отец Сергий не возражал, отхлебывал чай и хитро поглядывал в сторону сына.
— Я своим сыновьям воли не даю. У меня — слушай знай! Да они и понятия такого не знают — отцу перечить. У меня кто из воли выйдет — пущай пеняет на себя!
На категоричное высказывание Данилы Фроловича Алешка упрямо дернул плечом.
— Что ж, пусть ратно послужит Отечеству, — сказал отец Сергий, и глаза его осветились любовью и нежностью. Это отчего-то раздосадовало Асю. Она подумала, что хулиган Алешка не заслуживает такого взгляда и такого поощрения.
Отец Сергий поблагодарил за чай и стал откланиваться. Маня и Ася поднялись. После благодарственной молитвы спустились во двор.
Алешка забрался на козлы, Ася и Маня залезли в телегу. Всю дорогу Ася думала о том, что увидела во время чаепития. Она вполуха слушала разговоры, успела отойти от Алешкиной проказы. Ее заботило другое — насколько порядок в доме Кругловых отличался от того, к чему она привыкла у Сычевых!
Она еще не отдавала себе отчета в том, насколько глубоко внедрилось в нее воспитание фрау Марты, но осознавала, что ни за что не хотела бы иметь в своем доме стол такой, как у Кругловых. Ибо было совершенно понятно, что стол — центр любого дома.
И какие бы яства ни были выставлены на нем, гораздо важнее, как они преподнесены. В ее представлении любое застолье — это крахмальная скатерть, одинаковые чашки, подходящие друг к другу остальные приборы. В доме Сычевых варенье непременно разливалось по специальным вазочкам, кроме того, каждому подавалась стеклянная розетка. Нужно упомянуть, что с того памятного случая на реке Ася стала обедать вместе с хозяевами, но дело не в этом. Она постоянно неукоснительно сама воспитывала себя соответственно своим детским фантазиям и добилась результатов.
Эстетическое чувство по-настоящему страдало, когда жизнь посылала ей испытания, подобные чаепитию у Кругловых.
Совершенно иначе обстояло с Вознесенскими.
Здесь было не все так просто, и Ася так до конца и не поняла, что именно притягивало и грело ее в этом доме. Было что-то такое, что не ограничивалось порядком и не исходило из особого достатка, хотя в известной мере здесь имелось и то и другое.
Впервые Ася попала в дом к Вознесенским в воскресенье, сразу после ранней обедни. Маня догнала их с отцом на крыльце церкви и обратилась к нему со своей всегдашней мягкой улыбкой:
— Тихон Макарович, отпустите, пожалуйста, Асю со мной ненадолго. Мама пригласила ее к нам на завтрак.
Ася не ожидала, что отец отпустит. Сама бы она не дерзнула обратиться к нему, но Манечке он не отказал. Манечка всегда вела себя как маленькая учительница, эта манера удивительным образом помогала ей управляться с разными людьми.
Так Ася оказалась в просторном доме напротив Троицкой церкви. Здесь на стенах кругом были иконы, а на полу поверх выскобленных досок лежали длинные тканные дорожки и круглые половички из лоскутков.
— Идем ко мне, — пригласила Манечка и провела подружку в свою светелку. Здесь стояла узкая железная кропить, застеленная белым покрывалом, этажерка с книгами. Широкий подоконник был весь заставлен цветами в горшках. На длинной полочке в ряд сидели Манины куклы.
— Девочки, помогайте-ка мне накрывать па стол! — позвала матушка Александра.
Кухня у Вознесенских располагалась внизу, в большом полуподвальном помещении. Там стояли плита, (большой разделочный стол, буфет с посудой, по стенам на крюках были развешаны дуршлаги, половники, сковородки. Ни столе, накрытые чистыми полотенцами, стояли противни с пирожками, а рядом, присыпанные мукой, ждали своей очереди слоеные треугольнички и звездочки песочного печенья.
— Берите, девочки, тарелки из буфета и несите наверх. Ася и Маня со стопками тарелок поднялись на верхний этаж. Посередине большой комнаты стоял длинный стол, накрытый белой вышитой гладью скатертью. Манечка принесла льняные крахмальные салфетки и положила стопкой рядом с тарелками.
— Я сейчас.
Маня убежала зачем-то вниз, а Ася начала привычно накрывать на стол. Расставила тарелки — большую вниз, маленькую плоскую — наверх, на каждую водрузила сложенную горкой салфетку, положила рядом ножи и вилочки. До блеска натерла принесенные Маней стаканы.