О состоянии отца фельдшер молчал. Но и без его заключений Ася видела, что с каждым днем тому становится все хуже. Обложенный грелками отец не мог согреться.
Ася притащила свое одеяло и собиралась укрыть отца, но он попросил одними глазами: «Сядь».
Она присела на кровать. Он накрыл своей холодной рукой ее ладонь.
Было слышно, как колокол на городском соборе звонит ко всенощной.
Отец смотрел на нее как-то особенно. Она молчала.
— Как на мать похожа, — сказал он. Она замерла, желая только одного — чтобы он сказал еще что-нибудь. Но каждое слово давалось ему с трудом.
— Я кипятку принесла, папенька.
— Сиди. Помру я. Ты… возьми там потом, в сундучке… Деньги. Там немного. Работать придется. Замуж выйдешь… за хорошего человека… Сычевы не оставят тебя, я просил…
— Папенька, вы молчите, вам нельзя.
— Слушай отца. Кого Сычевы подберут, за того и выходи. Это мое слово. Без глупостей там. Любви не ищи, запомнила? Все беды от нее. А теперь иди. Устал я.
Она не могла произнести ни слова. Словно железный обруч сковал горло.
— Что-нибудь о матушке… — пересилила она себя. — Скажите что-нибудь о матушке!
— Померла родами… — выговорил отец. — Там, в сундучке, медальон найдешь. Это она…
Колокола замолкли. Теперь было отчетливо слышно, как звенит комар.
Ася ушла к себе, но даже когда легла и укрылась, все еще чувствовала холод большой руки отца, словно он продолжал держать ее ладонь в своей. Так, значит, маменька умерла, едва успев дать жизнь ей, Асе… Значит, маменька никогда не держала ее на руках, не качала колыбель…
Она озябла и не могла согреться. Сон не шел. Потом ей вдруг стало жарко, а к утру сильно заболел живот. Она едва успела добежать до уборной. Но едва переступила порог своей комнатки, повернула назад и побежала снова.
Болезнь развивалась бурно. Утром одежду Аси сожгли на костре.
Сквозь полусон и приступы боли Ася слышала возню за стеной, голоса и топанье ног. Дом, сурово притихший с болезнью повара, теперь вдруг пришел в движение.
Вошла фрау Марта, лицо ее было более обычного бесстрастно. На него словно маску попытались натянуть. Губы сжаты в узкую подрагивающую полоску.
— Папенька? — догадалась Ася.
Фрау Марта кивнула:
— Крепись, дитя. Твой отец на небесах.
Запнувшись на последних словах, фрау Марта повернулась и быстро вышла.
У Аси не было сил на горе. Тетка в лохмотьях незримо стояла в изножье кровати и самодовольно скалилась. Болезнь нагло взирала на свою жертву, и Ася была готова поклясться, что слышит се скрипучий голос:
— Выжму до капли и выкину на тот берег Учи!
К вечеру приехал толстый усатый фельдшер и на телеге увез ее в холерный барак.
Наскоро сколоченный барак был разделен на две половины — мужскую и женскую. В женской было занято несколько коек. Асю положили в самом углу, у окна. И здесь, в бараке, она потеряла счет времени. Усатый фельдшер приходил, осматривал. Его помощница, девушка в белом, давала микстуру, какой-то горький отвар. Асе было все равно. Настал момент, когда она подумала: «Ну и умру. На небесах встречусь с маменькой. И папенька уже там».
И ей стало легко и радостно. Она уже не думала о кладбище за рекой, о могилах и крестах, а только лишь об этой долгожданной встрече. И слеза катилась по бледной щеке и скатывалась в ухо.
Итак, Августина приготовилась отдать себя в костлявые руки смерти. Когда помощница фельдшера, Тоня, пришла вечером дать лекарство, у Аси не хватило сил сесть на кровати.
Но та самая костлявая тетка, что стояла в изножье кровати вот уже который день, отчего-то замешкалась и оставила свою жертву до утра.
Утром Ася открыла глаза, и первое, что она увидела, было ярко-синее пятно на фоне бледно-серого света раннего утра, сочащегося в окно. Пятно было явно лишним в привычной картине. Ася смотрела на него, пока не поняла, что это цветы. Синие цветы стояли на открытом окне в белой кружке и смотрели прямо на нее.
Ася знала эти цветы. Они растут на меже, в поле. Никогда не думала, что, собранные вместе, они бывают так красивы.
— Ну, как у нас дела? — бодрым голосом спросила Тоня, убирая склянки на столе. — Кто тебе цветочки принес? Кавалер?
— Это разве мне? — шепотом возразила Ася.
— А кому же? Тут в палате из молодежи ты осталась да тетка Степанида. Вы уж разбирайтесь, кому из вас кавалеры цветочки таскают.
И Тоня звонко рассмеялась. Тетка Степанида в глубине барака заохала и заворочалась.
Перед тем как уйти, Тоня наклонилась к Асе и, блестя глазами, добавила:
— Одно могу сказать тебе, девонька: муж Степаниды в нашем же бараке лежит и в поле за васильками бегать никак не может. При всем его желании. Насилу до ведра доползает!
Тоня ушла, похохатывая. Ася стала смотреть на цветы. И чем дольше она на них смотрела, тем больше ее занимал вопрос — кто же принес их сюда? И что значат эти цветы?
К вечеру ее любопытство стало таким большим, что вытеснило все другие чувства.
А утром, открыв глаза, она первым делом взглянула на окно. Там, в той же белой кружке, вместо вчерашних васильков стояли лиловые колокольчики! Они были такие милые, умытые росой. Их головки вздрагивали от легкого ветерка. И у нее внутри тоже что-то вздрагивало и трепетало.
Тетке в серых лохмотьях, похоже, наскучило играть с девочкой. Отметив дом городничего, холера отправилась шнырять по другим дворам, не брезгуя ни богатыми, ни бедными. Кругом старалась поставить свою смрадную отметину. Врачи в земской больнице работали не покладая рук. В окрестных деревнях, где свирепствовала зараза, строились холерные бараки. Кругом горели костры, сжигающие зараженную одежду. Артем Вознесенский, студент медицинского факультета, попросился помогать. Его направили в зараженное село. Врачи ходили по домам, проводя дезинфекцию.
Но жители города были уверены — без помощи святого не справиться с бедой.
Послали на Кострому, в монастырь преподобного Геннадия, что за двадцать верст от Любима, за иконой.
Когда святыня прибыла в город, возле городского собора на площади уже толпился народ. Пройти по зараженному городу крестным ходом пришли все, кто мог ходить.
За иконой преподобного Геннадия Любимоградского и другими иконами несли хоругви. Затем шествовали церковнослужители всех любимских церквей, следом шел народ.
Пели певчие, женщины в рядах старались подпевать.
От собора через площадь к Троицкой церкви, затем на большую дорогу, мимо острога с тюремной церковью, обходя город, крестный ход направлялся к храму Предтечи и завершал свой путь там, откуда начался.
Сонечка Круглова шла вместе с Маней и Эмили. Ей повезло — она попала в ряд сразу после церковников. Посчастливилось Сонечке, конечно же, только благодаря дружбе с Маней Вознесенской. Иначе тащилась бы сейчас с братьями в самом конце колонны.
Церковнослужители шли широко, и в промежутки ей было видно тех, кто несет хоругви, а это было самое необходимое. Ведь как раз вышитую хоругвь с изображением Георгия Победоносца нес Володя Вознесенский, который вот уже несколько месяцев занимал ее воображение. Всякий раз, когда Соне доводилось видеть его — бравого, с военной выправкой, в мундире с золотыми пуговицами и блестящей пряжкой ремня, сердце ее начинало восторженно биться, а кровь приливала к щекам, делая их пунцовыми.
Поначалу она оправдывала свои чувства тем, что всегда немного завидовала мальчикам и, пожалуй, сама могла бы блеснуть в таком мундире, лихо проскакать на коне и тому подобное.
Потом она поняла, что смирилась со своей женской участью, и зависть перешла в обожание. Нарочно, в дни отпуска Владимира, она каждый день навещала подружку, чтобы полюбоваться своим кумиром. Она приносила свой альбом, куда он вписал несколько строк о юных розах.