Генерал!… Простите меня. Кажется, я не вернусь. Какая нелепость, что моя жизнь должна закончиться в таком ужасном месте. Но в конце я ни у кого не буду просить прощения. Глупо, но я думала, что у меня будет целая вечность, чтобы любить тебя. Но я всё ещё надеюсь, хотя я больше никогда тебя не увижу, не буду смеяться с тобой, целовать тебя… Я надеюсь, что ты всё же поймёшь. Армитаж…
Очередной удар раздробил скулу.
Я…
Дознаватель швырнул окровавленную дубинку на пол — она ударилась с металлическим звоном — и вытер пот со лба.
— Женщины — хорошие солдаты. Терпеливые.
Я уже слабо соображала где нахожусь и чего от меня хотят. Голова безвольно свесилась вперёд; разбитые губы мучительно саднили, от нижней тянулась смешанная с кровью вязкая нить слюны. Мерзко — я не могу её ни убрать, ни сплюнуть.
Экзекутор опустился на стул, открыл новую бутылку воды, достал из кармана пачку с сигаретами и закурил.
— Ты долго не протянешь. Ты тут сдохнешь. Зачем покрывать тех, кому на тебя наплевать? У тебя есть выбор: отвечать на вопросы или умереть завтра на расстреле в числе таких же ублюдков с чёрно-красными нашивками.
Другими… Здесь есть кто-то ещё…
Не дождавшись ответа, он подошёл ко мне, поднял мою голову и вылил остатки воды мне на лицо.
— Даже после этого ты всё ещё красивая. Можешь поверить, что я старался тебя не калечить?
Я хотела засмеяться, но из-за треснувших рёбер закашлялась, и вышел только хрип. Мужчина по-хозяйски запустил большой палец мне в рот. Мне было уже всё равно.
— О, у тебя и здесь серёжка. Интересно. — Он принялся гладить мой язык, проворачивая палец вокруг него. — В качестве исключения, можем договориться и по-другому. Что скажешь? Проживёшь подольше, порадуешь брата.
Он вынул палец, давая возможность ответить, и размазал слюну по моей щеке.
— Пошёл… — я захрипела и болезненно поморщилась. — Пошёл на хуй.
Последовал удар под дых, и я зашлась в кашле. Дознаватель усмехнулся, сделал глубокую затяжку и направился к двери.
— Забирай! — рявкнул он в коридор и вернулся ко мне.
— Я дам тебе время подумать. А чтобы лучше думалось, — неожиданно он вцепился одной рукой мне в лицо, растягивая вверх и вниз веки на правом глазу. — Добавим дополнительный стимул.
Я успела испуганно вскрикнуть, прежде чем сигарета с шипением погрузилась в глазное яблоко.
Я никогда так не орала.
Уже знакомый надзиратель волоком тащил меня по коридору: я едва могла идти из-за сломанных пальцев. Разорванный топ бесполезной тряпкой болтался на плечах, но стыд — последнее, что меня сейчас волновало. Я рыдала от обиды и ненависти, обожжённый глаз ослеп и плакал сильнее здорового. Меня не покидала мысль о том, со сколькими ещё пленными они проделали тоже самое. Если бы у меня была возможность, я сожгла бы этих людей заживо.
Надзиратель втолкнул меня в камеру: снова оказавшись в одиночестве, я забилась в ближайший угол, подтянула разбитые колени к груди и выла дурным голосом ещё с полчаса, раскачиваясь взад и вперёд, преисполненная жалости к себе и осознания, как я теперь буду выглядеть. Вконец сорвав голос, я постепенно пришла в себя, надела остававшуюся в камере куртку, а разодранную майку обильно смочила водой и приложила к больному глазу. Никогда за всю мою жизнь мне ещё не было так больно.
Сменив несколько компрессов, я растянулась на койке — к большому счастью, спина оставалась здоровой. Мне не хотелось думать ни о чём, что хотя бы отдалённо могло пошатнуть едва обретённое самообладание: ни о будущем, ни о родителях, ни о прошедшем вечере с генералом… когда я была ещё красивой. На глазах снова выступили слёзы, и я ударила кулаком по стене… Какая я жалкая.
Пересилив боль, я повернулась на бок и устроила ладони под щекой, придерживая мокрую ткань на лице.
Я больше не Элен О’Деро. Она умрёт здесь. Я просто тело, которое должно молчать до самого конца, во что бы то ни стало.
Я улыбнулась и тихо заснула, смотря, наверное, последний сон в своей жизни.
— Вставай.
Толстяк снова вздёрнул меня на ноги. Я вскрикнула и согнулась от боли, когда раздробленные пальцы встретились с полом; моя обувь осталась в допросной, но вряд ли я смогла бы сейчас её надеть. Когда он вёл меня по коридору, я старалась не думать ни о чём кроме того, что стоит держать спину прямо. Я не надеялась, что брат сможет мне хоть чем-то помочь; я была счастлива лишь от того, что он оказался живым и мы смогли увидеться напоследок. Ради этого стоило попасть сюда.
Я скривилась и подавила желание заплакать. Спокойно.
Мне представился рукав чёрной шинели возле плеча. Я незаметно повернула голову и встретилась взглядом с воспоминанием.
— Не отходи от меня…
— Ни на шаг.
Надзиратель втолкнул меня в ту же допросную; я непонимающе посмотрела на него.
— Осталась парочка вопросов, дорогуша. — Он рассмеялся и закрыл за собой дверь.
Я думала, что меня ведут на расстрел.
Дознаватель ждал меня у стола. На его лице мелькнуло отвращение, когда он взглянул на остатки моего правого глаза.
— Что, не нравится? — я истерично расхохоталась.
Он метнулся ко мне и замахнулся чтобы ударить — я увернулась; боль тут же пронзила всё тело, и я оказалась в захвате. Он грубо вжал меня в стену и протолкнул колено между моих ног.
— Ну давай, принеси пользу напоследок!
Я зарычала и со всей дури двинула головой ему в лицо. Он тут же выпустил меня и отшатнулся, хватаясь за разбитый нос.
— Один — один!
Мужчина взревел от ярости и бросился на меня. Я успела заехать ему по челюсти, прежде чем он повалил меня на пол и уселся на бёдра, прижимая всем весом.
— Знаешь, что я с тобой сделаю? — он мёртвой хваткой вцепился в моё горло, я захрипела. — Я задавлю тебя как собаку, своими собственными руками!
Мне показалось, что трахея вот-вот сломается. Он отнял одну руку и вытащил из кармана шприц-ручку, зубами стаскивая с неё колпачок. — Но прежде я поимею тебя на этом полу. Тебе же не впервой, не впервой, правильно? Ты солдатская подстилка! Что, не нравится? А может, тебе повезло, и ваш тщедушный генерал тоже тебя трахал?
От злости у меня побелело в глазах; я отпустила руку, сжимавшую шею, и с размаха впилась ногтями ему в лицо. Мужчина взвыл, и в ту же секунду мне в шею вошла игла. Оказавшись в магистральном кровотоке, вещество подействовало мгновенно, и я тут же ощутила навалившуюся слабость. Руки обмякли; я из последних сил попыталась вцепиться в его предплечья, но он с лёгкостью сбросил мои ладони. Всё тело обожгло, голова закружилась. Мне оставалось только безвольно наблюдать, как он расстёгивает мою куртку.
— Вот так, послушная девочка, послушная шлюха.
Вот теперь я попалась. Я не чувствовала себя такой беспомощной, когда была прикована к панели сзади. Осознавая всю неизбежность, я попыталась представить другого человека, другие руки. Нет, они были бы нежными… Я поняла, что засыпаю. Проклятые психотропы…
— Армитаж…
Галлюцинация склонилась надо мной и шеи коснулось тёплое дыхание.
— Ты же знаешь, что я бы так не поступил.
— Я знаю. Прости.
Реальность искажалась всё сильней. Я уже не чувствовала пола, на котором лежу, не чувствовала боли и веса чужого тела.
— Ты побудешь со мной?
Тёплые капли скатились к вискам; я протянула руку и бережно огладила рыжие волосы. Галлюцинация поцеловала моё запястье.
— Я же сказал. Не отойду ни на шаг.
— Спасибо.
Сознание закончилось, когда ремень моих брюк был отброшен в сторону. Мне снилось, что я иду по степи; ветер играл с моими волосами, выцветшие травинки ласкали ноги, над головой проплывали перистые облака. Так хорошо… Хорошо дышится.
Впереди показался знакомый силуэт.
— Мама?
Она не обернулась.
— Мам?
Я перешла на бег. Внезапно пространство вздрогнуло от невидимой волны. Я замерла, словно перед пропастью; воздух стал осязаем, будто гудящий рой. Тишина стала свистом. Виски сдавило, я ощутила скребущее прикосновение на коже — оно ползло внутрь, в саму голову, и изучало, изучало, словно не могло остановиться.