— Гермодвери!
Но пожара нет. Значит, разгерметизация где-то впереди.
— Надо убрать людей, задавит!
Сцепив зубы, через силу поднимаюсь на четвереньки. Как на этом склоне кого-то тащить? Устоять бы. Цепляюсь за плечи ближайшего тела, превозмогая боль в руке и смаргивая текущую кровь. Мы заперты. Вариант только один — перезапустить механизм снаружи.
— Кэм. — Натыкаюсь взглядом на знакомую голову и скатываюсь обратно, стараясь не въехать ни в кого ногами.
— Кэмерон, очнись, давай же. — Голова парня лежит под неестественным углом, и на секунду я пугаюсь, что у него свёрнута шея. Шевелится.
— Чёрт возьми, — облегченно провожу рукой по лбу, отмечая, что кровь остановилась.
— Где мы? — Он стонет и медленно переворачивается ко мне.
— Там же. Что-то произошло, нас отрезало системой защиты.
— Есть связь?
— Да, должна быть. — Поздно спохватываюсь проверить.
— Послушайте! — оборачиваюсь к мужчине, взобравшемуся на стойку регистрации. — У нас пробоина. Корабль разбит на две части. Снаружи знают, что мы закрыты; скоро организуют коридор для эвакуации. Только придётся подождать.
— Хорошие новости. — Кэмерон заходиться кашлем, и я улавливаю характерный запах. Что-то в вентиляции.
— Топливный пар. Дерьмо. Эй! — теперь уже я обращаю на себя внимание. — В воздухе топливо! Здесь же должны быть респираторы или противогазы?
Кто-то охает и начинает зажимать лицо рукавами.
— Да! — женщина сбоку подаёт голос. — Там! — она указывает на дверь, расположенную теперь наверху. — Только как туда забраться?
Пытаюсь подняться, и голову резко ведет.
— Оу, осторожно, — Кэм удерживает меня за ноги. — Лихо тебя приложило.
— Что, поползли? — смотрю на него и сотрясаюсь от новых толчков диафрагмы.
— Поползли. Хули делать.
Фильтрующих масок оказалось в избытке. Вентиляцию частично удалось перекрыть собственными силами, и запах утечки начал ослабевать. Я разлеглась на полу, набросив на лицо мокрый бинтовой материал, и не стала сопротивляться, когда Кэмерон принялся стирать с меня кровь.
— Глаз сушит. Задрало, — через маску голос звучал приглушенно.
— Имплант?
— Как догадался? Видно?
— Не видно, просто знакомо. У меня искусственное лёгкое. — Смывающие прикосновения холодной ткани к лицу ощущались божественно в нарастающей духоте. — Они все поначалу сохнут. Первый месяц сидел на ингаляциях. Заведи себе капли.
— Хорошо, спасибо. Ты становишься всё полезнее, — парень подмигнул.
— Мы отдаляемся.
— Что?
Его взгляд был устремлён в иллюминаторы.
— Всё, что там видно: планета, обломки — всё отдаляется. Мы дрейфуем. Наше крыло дрейфует. Не знаю, что так рвануло, но вон плывёт мёртвый разрушитель. Напополам тоже.
Внутри похолодело. Комлинк продолжал хранить гробовое молчание, но, понимая обстановку, я не давала себе надежды на звонки.
Где же ты.
Сердце сбивалось с ритма от мыслей о Хаксе, но я не позволяла панике захлестнуть себя. Нижняя гермодверь дала ход.
— Ура, блин, ура! Ю-хуу!
В помещении раздались аплодисменты.
Насквозь к шахте лифта приварили шлюз, и наше полуторачасовое заключение закончилось. Когда я снова оказалась на борту «Финализатора», мне захотелось обнять стены: только удача уберегла корабль от разрушительной волны. На этой мысли улыбка сползла с лица. Полным ходом шла эвакуация людей и техники с «Супримаси». Это горько. При отсутствии угрозы взрыва его, наверное, частично разберут.
Полчаса ушло на то, чтобы вернуться в госпиталь, найти едва знакомую Дейю, заполнить документы на заселение и наспех получить новый комплект одежды. Я больше не хотела терять ни минуты.
Новая соседка с усмешкой наблюдала за отчаянным забрасыванием вещей в шкаф. Наскоро вымывшись, я открыла для себя автоматическую сушку волос прямо в освежителе и, стараясь не бежать, прямиком направилась в дальнюю часть жилого отсека.
— Ещё одна, — иронично отметила Дейя перед тем, как я вылетела из каюты. Радость и ожидание — все чувства переплелись в один волнующий импульс, и, поворачивая в нужный коридор, задыхаюсь от подступивших не вовремя слёз.
Ведь по факту я всё ещё ни черта не знаю. Дождавшись, пока пройдут люди, обнаруживаю каюту пустой, за исключением кошки. Показалось невыносимым дожидаться внутри, и мелькает мысль усесться прямо у стены в коридоре. Несколько раз повторю путь до поворотов и обратно, для отвода глаз, и это уже сходит за идиотизм…
— Идёт. — Задушено вскрикиваю, зажимая рукой улыбку. Не видит меня, в своих мыслях. Внутри всё сжимается. Нихрена не вижу, замечательно… Наконец поднимает взгляд.
— Армитаж.
Меняется при виде меня… Позволяю увести себя за руку. К хатту свет, он сейчас не нужен…
Поцелуй выходит жадным, изголодавшимся, чуть ли не стукаемся зубами; стараюсь быть осторожной с разбитой губой. Думаю о том, как это случилось.
— Ты в порядке?
— А ты?
— Да.
— Да.
Не разрывая поцелуя, спускаюсь руками по груди, расстёгивая китель, и стоит с нажимом огладить бок, в ответ раздаётся шипение.
— Что, милый?
— Больно.
— Ты не в порядке.
Нащупываю панель, и зажигается свет: перед глазами предстаёт край повязки. Меня поражает вид в целом: Хакс выглядит измотанно, даже затравленно. Запекшаяся кровь на губе резко контрастирует с бескровным лицом. Зелень в глазах померкла, уступая место холодному серому оттенку.
— Что с тобой? Тебе плохо?
— Нормально. Бывало и хуже.
— Ну-ка, идём. Нет, не наклоняйся.
Помогаю снять сапоги, чем, кажется, вызываю у него приступ смущения, разуваюсь и веду в спальню.
— Тут есть чайник или кулер с горячей водой?
— Кулер, в прихожей.
— Чай, сахар?
— Да.
— Отлично. Никуда не уходи. — Хакс слабо улыбается; помогаю устроиться сидя в постели, подставляя подушки под спину и отправляюсь готовить крепкий сладкий чай — банальная помощь при упадке сил.
— Держи. Осторожно, кружка горячая.
— Спасибо.
Про себя отмечаю, что посторонняя забота ему в новинку.
— В медблоке был? Что-то назначили?
— Только обезболивающее. Ничего серьёзного, просто ушибы.
Удерживаюсь от матерной тирады про несерьёзность, с облегчением наблюдая, как к любимому лицу возвращаются краски.
— Только не нервничай. Я была на «Супримаси» во время взрыва.
— Блять.
— Нет, тогда ни слова об этом, всё завтра. Тебе надо отдохнуть.
Отставляю пустую кружку на тумбочку и осторожно забираюсь сверху, продолжая расстёгивать одежду. Бинты тянутся до самого бедра.
— Ты точно цела? Всё обошлось? — замечает пластырь на лбу и отводит волосы.
— Всё хорошо… Я больше волнуюсь за тебя. — Снимаю китель, оглаживая плечи. Действие отзывается в собственной груди. — Пойдём в душ?
— Утром. Повязка с бактой, сказали пока не смывать.
Пульс предательски учащается, стоит опустить руки к ремню.
— Собираешься меня раздевать? Серьёзно? — гладит мои ноги, пытаясь скрыть неловкость. От этого щемит сердце.
— В этом ничего такого… Просто помощь. Освещение 40.
Темнеет, склоняюсь вперёд, ловя губы для поцелуя. Я уже не уверена, кто кого раздевает. Помогаю избавиться от одежды, сводя к минимуму нагрузку на травмы. Прикосновения заводят так, как не следует… Нет, надо успокоиться. Только как?
Возвращаюсь в прежнее положение и млею, когда он нежно проводит кончиком носа по шее, покрывая поцелуями.
— Ты меня мучаешь… Тебе же не стоит сейчас…
— Дай тобой надышаться.
Слова попадают в цель, и я позволяю себе отдаваться, зарываюсь в волосы. Поцелуи спускаются к груди… Желание начинает одерживать верх, я держусь из последних сил.
— Думаешь, мне легко, когда от тебя нет вестей? — Жар дыхания окутывает сосок, и я не сдерживаю стон. — Я же просил — писать мне. А ты молчала.
— Прости. А, — прихватывает зубами и втягивает внутрь, совершенно крышесносно играя языком. Задыхаюсь.